Самолет для валькирии
Шрифт:
Суфражистки этого даже не заметили. Они продолжали костерить на все корки пьяного гуляку оскорбившего их до глубины души.
– Не подпускайте толпу к аппарату ближе десяти метров!
– Крикнул Григорий главному из полицейских и пользуясь привилегией, просто подъехал на мотороллере к Василию. Тот как раз поднял очки на шлем, отстегнул пристяжные ремни, вылез из кресла пилота и поднял руку приветствуя собравшуюся толпу.
А толпа очень быстро росла.
Очень многие заметили, что крылатая машина села на поляны возле Башни Эйфеля. И теперь сбегались
Круг быстро сократился и группа ругающихся суфражисток оказалась аккурат на краю свободного поля и напирающей толпы. То, что их никто не попытался урезонить, остановить, объяснялось просто -- некому было. Одним было наплевать "на бешеных дамочек", другие, находили что есть что-то более интересное и важное, нежели скандал(Париж да без скандала?!! Фе!), а у полиции просто рук не хватало на всё. Они едва справлялись с тем, что было обговорено заранее. Так что от разошедшихся дам, подвыпившего толстяка никто не спешил спасать.
А там страсти всё накалялись. Красный от злости месье, уже почти малиновый, продолжал плеваться и обличать "падение нравов". И что особенно сильно злило дам, он перешёл к "обоснованиям" своей "кочки зрения". А в основе этих обоснований, как легко было догадаться, лежала "теория всеобщей ущербности женского пола".
Ольга же, выросшая в атмосфере преклонения перед дамами, которое постоянно демонстрировал отец, восприняла эти наветы уж слишком близко к сердцу. Вскоре она была в самом центре скандала, и лаялась с "морализатором" как бы не больше всех.
Натин, изначально не препятствовавшая Ольге в этих порывах, видя как накаляется обстановка, стала бросать в сторону суфражисток всё более и более обеспокоенные взгляды.
Василий же, бросив мимолётный взгляд на полностью занятых своим скандалом суфражисток, наоборот отошёл подальше чтобы его было слышно остальным. И затолкнул речугу.
Он любил толкать пламенные речуги. А тут ещё и повод хороший - покрасоваться перед фотографами и местными обывателями в новенькой косухе.
Надо сказать, что куртка на нём сидела отменно, и делала его вид ещё более бравым, нежели он выпячивался. Публика быстро измерила его глазами, и сделала себе зарубки на память. Можно было уже с уверенностью говорить, что вскоре половина молодёжи Парижа будет щеголять в коже и конкретно в косухах, "а-ля авиасьён".
Василий заливался соловьём, расписывая перспективы прогресса авиации, а за его спиной, Ольга наливалась яростью. И вот настал такой момент, что месье сморозил уж такую глупость, что у неё на некоторое время дар речи пропал. Не выдержав такого, Ольга выломилась из толпы суфражеток, и на мгновение остановилась. Прямо перед ней стоял "родной пепелац". Всего-то в каких-то метрах двадцати.
Выдав нечто среднее между фырком и взвизгиванием, Ольга решительно направилась к нему. Натин же поспешила
– Дама-пилот это нонсенс? Дама-пилот -- это АБСУРД?!!
– услышала она то, что говорила тихо себе под нос Ольга.
– Ольга! Успокойся!
– встревожилась Натин.
– Вот! Сейчас ка-ак успокоюсь!
– продолжала яриться Ольга.
– Только слетаю и совсем успокоюсь!
Говорила она негромко. Только от этого Натин стало страшно. Она поняла: Ольга в крайней ярости. Если сейчас оборвать, задавить авторитетом -- может сломаться. Но если не удастся передавить -- наделает много глупостей. И бед.
Требовался другой подход.
Натин легко догнала Ольгу и посмотрела ей в лицо.
Выглядела та не только разъярённой, но и изрядно обиженной. В голосе же бушевала ярость.
– Всё равно успокойся.
– Неожиданно холодно и каким-то полументорским тоном, как читают приговор уставшие от жизни прокуроры, выговорила Натин.
– Летать надо на холодную голову. Иначе убьёшься. И ничего не докажешь этому жирдяю.
Её слова ложились на душу Ольге тяжело и... неотвратимо. Натин ещё чего-то говорила, но она будто слегка оглохла. В голове внезапно прояснилось и наступила холодная решимость. Как при очень кропотливой и ответственной работе. Которую нужно выполнить во что бы то ни стало. Но в которой эмоции только помешают. Она остановилась.
– Я понимаю, ваше высочество. Я исполню. Как надо.
– также тихо ответила Ольга.
– Но доказать надо сейчас!
Натин подошла ближе, взяла её за подбородок и заглянула в глаза.
– Теперь вижу, что не убьёшься, а будешь летать как надо.
– строго сказала она и, отпустив Ольгу, шагнула в сторону.
Натин быстро оценила складывающуюся ситуацию.
Да, полёт Ольги также намечался. Но не сейчас.
Однако складывающаяся обстановка, вот эти скандалящие суфражистки, они сами в "триколоре" тех самых, да оскорблённая в лучших чувствах Ольга, просто диктовали конкретный исход.
Ещё раз окинув взглядом толпу, Натин зашагала вслед за Ольгой, на ходу остановив, шарахнувшегося было за нею полицейского. Тот, опознав в Натин одну из группы русских авиаторов, пробормотал "пардон", и отступил.
Ольга подошла к Григорию, и что-то сбивчиво стала ему объяснять. Григорий ничего не понял. Кроме как того, что Ольге вдруг приспичило прямо сейчас слетать на дельтаплане. Он обескураженно замотал головой и потребовал детальных и спокойных объяснений. С каковыми и подоспела Натин.
Та уложилась по-спартански. Всего в двух фразах объяснила ситуацию.
Григорий нахмурился, пристально посмотрел на мрачную Ольгу, на почти дошедших до открытия боевых действий суфражисток, продолжающих обгавкивать пьяного толстяка, на толпу внимавшую Василию. И расплылся в ядовитой ухмылке.
– Годится! Но...
Григорий уже жёстко глянул в глаза Ольги и спросил.
– Справишься?
– Да.
– коротко ответила она.
– С собой!
– тут же уточнил Григорий.
– На горячую голову такое лучше не делать.