Самолет уходит в ночь
Шрифт:
— Да, работы нам и в самом деле привалило, — обходя машину, говорил техник звена Паша Тюрин, словоохотливый, как звонок.
Его в эскадрилье и прозвали — Паша Звонок. Сами понимаете, в авиации народ на это дело — на аэродромные клички — весьма охоч. Так вот было и с техником звена Тюриным. Паша Звонок — и все тут. А почему? Да потому, что словоохотливый был. Говорил без умолку. И приятно так говорил.
— Наверное, и когда спишь, рот у тебя не закрывается, — шутил беззлобно наш инженер эскадрильи Редько.
— Не знаю, товарищ капитан технической службы, — в тон ему отвечал Паша Звонок, — а вот у вас,
Говорлив был Паша Тюрин, но и человек незаменимый. Цены не было его трудолюбию. Всегда появлялся там, где наиболее нужны рабочие руки. Сегодня вот — тоже.
— Поможем. Поставим машину на крыло, — сказал так, и мы сразу как-то повеселели, а он тут же «утешил» нас: — И тем не менее, три-четыре дня придется вам отдыхать.
— Четыре?! — в один голос воскликнули мы. Даже техник опешил, а потом рукой махнул:
— Ну хорошо, хорошо! Два-три дня. Сам на вашу машину приду работать. Точнее, уже пришел...
... Межполетная тоска. Нет, мы не слоняемся без дела по аэродрому. Но ведь — не в небе. Тоска по небу — профессиональное чувство. Не праздное. И на земле, и в небе — огонь и смерть. И, тем не менее, тоска. Откуда она явилась? Из детства? Юношества?
Именно в такие дни думалось, всегда немного грустно, о детстве. А еще о том, как это небо, полеты, авиация входили в жизнь, в судьбу, в быт ребятни, увлекали, окрыляли и даже... лечили от подростковых недугов.
Вспомнил совещание в горкоме комсомола. Обсуждали поведение ребят на улице. Плохо было дело в Каменнобродском районе Ворошиловграда. Хулиганье верховодит. На свою сторону и подростков переманило.
— Нужно вырвать ребят у хулиганов, — горячо говорили в горкоме, — дать им полезное дело, увлечь. Вылечить этим делом.
— Одно из таких дел — авиамоделизм, — заявил первый секретарь и продолжил: — Мы пригласили сюда на совещание начальника авиамодельной лаборатории аэроклуба. Здесь товарищ Молодчий? Здесь. Очень хорошо. Расскажите, что бы вы могли сделать.
И вот в ближайший выходной мы большой группой, забрав с собой лучшие модели планеров, самолетов, коробчатые змеи, шары Монгольфье и другое, отправились в Каменный Брод.
— Не ходите, — говорили нам, — игрушки ваши там поломают.
— А вам дадут так, что долго помнить будете, — добавляли другие.
Но мы пошли. Как же иначе?! Поручение самого горкома. Ведь мы — комсомольцы!
День выдался тихий, солнечный. По старому бетонному мосту перешли через нашу речушку Лугань к намеченному заранее месту — к небольшой площади у кинотеатра «Безбожник». Раньше в этом здании была церковь. Потому и название такое. У «Безбожника» остановились. Начали готовить модели. Никакой рекламы. Ни шума, ни крика. Спокойно работаем, и все тут. Но на нас стали обращать внимание прохожие. Любопытство берет свое. Некоторые взрослые, осмотрев модели, спешили прочь. А о ребятишках говорить не приходится. Эффект был стопроцентный. Наверное, бродячий цирк не собрал бы столько зрителей. Невидимый ребячий телеграф разнес весть по всей окраине. И через некоторое время у «Безбожника» собралась многоголосая мальчишечья толпа. Были в ней и ситцевые платьица. Да и взрослых сошлось немало. Выходной...
Весь этот народ сам, без приглашений, так и повалил вслед за нами, когда мы потихоньку стали продвигаться дальше
Вот и зеленая поляна.
— Ну что, безбожники, начнем? — спросил я негромко.
— Лезем в небо, — ответил Борис Копытин, мой дружок. — Надо только больше дать жару...
А посему первыми запустили воздушные коробчатые змеи. Их у нас было около десятка. Большие. Разноцветные. Все только ахали, когда змеи поднялись высоко-высоко. Потом по шпагату, на котором летали змеи, мы подняли почтальона. Это простая тележка на деревянных роликах с парусом. А там листовки. Никто не ждал не гадал, а тут в небе — белый снег. Полетели в разные стороны листовки.
— Лови их! — Крики, смех на поляне.
И вот уже читают наши зрители: «Кто хочет летать — приходи в аэроклуб».
После этого подоспела очередь наших моделей. А затем — запуск шаров Монгольфье. Все это вызвало восторг. Как после оказалось, не только у присутствующих, но и у многих в городе. Видно-то далеко. Особенно шары. Клеили мы их из папиросной бумаги, размеры были внушительными — два, три метра и более в диаметре. Для нас, набивших руку мастеровых ребят, их изготовление и запуск были самым простым делом. Но какой эффект! Наполненный горячим воздухом прямо здесь же от небольшого костра, шар взмывал очень высоко и летал долго.
Одному из них, самому большому, мы вмонтировали в горловину горелку из нескольких свечей.
— Так воздух будет постоянно подогреваться, — решили мы на своем «ученом совете», — и шар улучшит свою летучесть.
И действительно, шар поднялся выше всех и полетел к центру города. Мы ликовали. Но, к сожалению, недолго. Неожиданно шар загорелся. А через несколько секунд от него осталось лишь облачко дыма. Жалко было сгоревший шар. Мы между собой ругаем инициатора, придумавшего горящие свечи, а публика тем временем волнуется, требует повторить это красивое зрелище.
Авиамодельная массовка сделала свое дело. У многих мальчишек появилось желание делать самолеты. Горком комсомола, высоко оценив нашу работу, решил открыть в школах и клубах города авиамодельные кружки.
Я же, пройдя эту ступеньку, стремился дальше. Не давал покоя командованию аэроклуба, писал рапорты, просил принять меня курсантом моторного летания. Ответ один и тот же: молод еще. И я ждал. Но не сидел сложа руки. Весной 1936 года мне удалось уговорить начальника парашютной станции Ефремова, он принял меня в группу парашютистов. Изучили теорию. Прошли тренировку по укладке парашюта. Отработали нужные приемы при спуске и приземлении. Теперь все готово. Скоро прыжки! Радость моя была беспредельной. Осталась одна формальность: медицинская комиссия.
И тут произошло самое неожиданное. Один из врачей, осмотрев меня от пяток до затылка, провел рукояткой молоточка по моей груди и сказал: «Одевайся!»
Тут же он сел за стол, сделал запись в медицинской карточке и произнес вслух:
— Не годен.
Я так и обомлел:
— Почему не годен?!
— Нужно больше кушать, — невозмутимо ответил врач.
Пришел в себя я уже за дверью кабинета. Что же мне теперь делать? Все рухнуло. Теперь всему конец. Вид у меня был, конечно, жалкий. Увидев слезы на глазах, Борис Копытин все понял. Он взял мою медицинскую карточку, прочитал запись и тут же ее разорвал.