Самопознание Дзено
Шрифт:
Меня и самого несколько удивило спокойствие, которое я чувствовал в тот день, но я объяснил это тем, что сумел заставить Карлу принять «конверт добрых намерений». Не то чтобы я думал, что я таким образом с ней расплатился. Но мне казалось, что я хотя бы начал оплачивать индульгенцию. К несчастью, в продолжение всей моей связи с Карлой деньги так и остались главной моей заботой. При каждом удобном случае я припрятывал их в укромном местечке библиотеки, чтобы во всеоружии встретить всякое требование моей любовницы, заранее внушавшее мне такой страх. Когда же Карла меня бросила, оставив мне все эти деньги, они пошли на совсем другие нужды.
Вечер нам предстояло провести в доме моего тестя, за обедом, на который были приглашены только члены семьи: этот обед заменял традиционный
Мы отправились к тестю пораньше. По дороге я напомнил Аугусте о ее вчерашних словах, о том, что я будто бы огорчен предстоящей свадьбой. Она еще раз устыдилась своих подозрений, а я снова долго распространялся о своей невиновности. И в самом деле, о чем еще говорить, если я сегодня вернулся домой, начисто позабыв о том, что вечером состоится торжество, предшествующее этой самой свадьбе!
Хотя приглашены были только свои, старики Мальфенти пожелали, чтобы обед прошел с подобающей случаю торжественностью. Аугусту попросили помочь красиво убрать комнату и накрыть на стол, так как Альберта не желала об этом и слышать. Недавно на каком-то конкурсе она получила премию за одноактную комедию и теперь энергично приступила к реформе национального театра. Таким образом, на стол накрывали Аугуста и я, с помощью горничной и Лучано, парня из конторы Джованни, который обнаружил одинаковые способности к поддержанию порядка как в конторе Мальфенти, так и у него в доме.
Я помог принести цветы и красиво расставить их на столе.
— Видишь, — сказал я шутя Аугусте, — вот и я вношу свой вклад в их счастье. И если бы меня попросили приготовить им брачное ложе, я сделал бы это с тем же спокойствием.
Потом мы заглянули к жениху и невесте. Недавно вернувшиеся после какого-то официального визита, они укрылись в самом дальнем углу гостиной и, как мне кажется, до нашего появления целовались. Невеста еще не переменила визитного платья и, разрумянившаяся от холода, была очень хорошенькая. Видимо, именно для того, чтобы скрыть, что они были заняты поцелуями, жених с невестой захотели убедить нас в том, что беседовали на научные темы. Это было глупо и даже, пожалуй, оскорбительно. Они что же, не желали посвящать нас в свою близость, или, может, думали, что поцелуи эти могут кому-нибудь причинить боль? Однако им не удалось испортить мне настроение. Гуидо заявил, что Ада не верит, будто существуют на свете такие осы, которые парализуют своим ядом других насекомых, гораздо более сильных, чем они, чтобы сохранить их в живом и свежем виде для питания своего потомства. Я знал, что в природе действительно существует нечто чудовищное в этом роде, но в тот момент мне не хотелось доставить Гуидо это удовлетворение.
— Ты что же, считаешь, что я оса? Почему ты спрашиваешь об этом именно у меня? — спросил я смеясь.
Мы оставили жениха и невесту одних, чтобы не мешать им заниматься более приятным делом. Я уже начал находить, что время тянется слишком медленно, и решил уйти домой, чтобы дождаться торжественного часа в своем кабинете.
В прихожей мы столкнулись с доктором Паоли, который выходил из спальни моего тестя. Несмотря на молодость, он уже сумел обзавестись хорошей клиентурой. Это был очень светлый блондин, бело-розовый как юноша. Но главным в его облике были глаза, благодаря которым он выглядел необычайно внушительно и серьезно. От очков он казался старше, чем был, а взгляд его льнул к предметам, словно ласка. Сейчас, когда я одинаково хорошо знаю как его, так и доктора С., моего психоаналитика, мне кажется, что последний придает своему взгляду пытливость нарочно, в то время как взгляд доктора Паоли делала пытливым присущая ему ненасытная любознательность. Паоли ясно видит своего пациента, но при этом не упускает из виду и его жену и стул, на котором он сидит, и неизвестно еще, кому из этих двух врачей удавалось лучше справляться со своими больными. Во время болезни тестя я часто заходил к доктору Паоли, чтобы попросить его не говорить семье, насколько близка катастрофа,
— Да вы обожаете свою жену!
Он был хороший наблюдатель, потому что в тот момент я действительно обожал свою жену, которая так волновалась за отца и которой я каждодневно изменял.
Он сказал, что Джованни лучше, чем накануне. Теперь, когда настало благоприятное время года, он даже не очень за него тревожится и считает, что новобрачные могут спокойно отправиться в свадебное путешествие. Но все это, конечно, в том случае, добавил он осторожно, если не произойдет каких-нибудь непредвиденных осложнений. Этот его прогноз полностью подтвердился, потому что непредвиденные осложнения произошли.
Уже прощаясь, он вспомнил, что мы тоже знаем некоего Коплера, к которому он как раз сегодня был приглашен на консилиум. У Коплера оказалась острая почечная недостаточность. Паоли сказал, что первым ее симптомом была ужасная зубная боль. Затем он сделал неутешительный прогноз, по обыкновению слегка смягчив его сомнением:
— Может быть, он еще и выкарабкается, если сумеет продержаться до утра.
У Аугусты от жалости выступили на глазах слезы, и она стала уговаривать меня сейчас же навестить нашего бедного друга. Немного поколебавшись, я повиновался, и даже не без охоты, потому что в мою душу внезапно вторглась Карла. Как я был суров с бедной девушкой! Ведь со смертью Коплера она останется совсем одна на этой своей лестничной площадке, которая уже никак не могла меня скомпрометировать, потому что оказывалась начисто отрезанной от моего мира. Мне следовало поспешить туда и постараться загладить впечатление, оставленное моим сегодняшним суровым с ней обхождением. Однако сначала я благоразумно зашел к Коплеру. Нужно было сделать так, чтобы потом я действительно мог сказать Аугусте, что я его видел.
Я уже бывал в скромной, но очень приличной и удобной квартирке на Корсиа Стадион, в которой жил Коплер. Ее владелец, старичок пенсионер, уступил ему три из своих пяти комнат. Открыл мне хозяин — страдающий одышкой толстяк с красными глазами, который в беспокойстве мерил шагами короткий темный коридор. Он сказал, что врач, лечащий Коплера, недавно ушел, констатировав, что больной находится в агонии. Старик говорил шепотом, словно боялся потревожить покой умирающего. Я тоже понизил голос. Нам кажется, что делать это велит нам уважение к умирающему, хотя кто знает — не было ли бы ему приятнее, если бы в последние мгновения рядом слышались громкие, отчетливые голоса, напоминающие ему о жизни.
Старик сказал, что у постели больного дежурит монахиня. Преисполненный почтительности, я некоторое время постоял перед дверью комнаты, за которой бедный Коплер с удивительной ритмичностью отсчитывал хрипами свои последние мгновения. Его шумное дыхание складывалось из двух звуков: медленного, неуверенного, когда он вдыхал воздух, и поспешного, когда он его выталкивал обратно. Торопливость умирания? За этими двумя звуками следовала пауза, и я подумал, что когда она затянется, тогда и начнется новая жизнь.
Старик предложил мне войти в комнату, но я не пожелал. Уже слишком много умирающих смотрело на меня укоряющим взглядом.
Я не стал ждать, когда пауза затянется, и поспешил к Карле. Постучал в запертую на ключ дверь кабинета, но никто не ответил. В нетерпении я начал колотить в дверь ногами, и тогда позади меня раскрылась другая дверь и я услышал голос матери Карлы: «Кто там?» — и робкая старушка высунулась на площадку. Когда она наконец разглядела меня в падавшем из кухни желтоватом свете, я заметил, что лицо ее залилось румянцем, делавшимся еще ярче от соседства со снежной белизной волос. Карлы не было дома, и старушка пошла было за ключами от кабинета, чтобы принять меня в комнате, которую она, наверное, считала единственной заслуживающей такой чести. Но я сказал, чтобы она не беспокоилась, и, войдя в кухню, сел на деревянный табурет. В очаге, под котелком горела жалкая горстка угля. Я сказал, чтобы она не прерывала из-за меня приготовление ужина, но старушка успокоила меня на этот счет. Она варила фасоль, которую сколько ни вари — не переваришь.