Самостоятельные люди. Исландский колокол

Лакснесс Халлдор

— Подожди минуточку, дружок, — сказал дочери депутат альтинга, — я только загляну вон в ту лачугу, поговорю со стариком. — Он подъехал к краю дороги, затормозил и выключил мотор. — Ты не пойдешь со мной?

— Нет, — сказала она. — Боюсь запачкать туфли.

Она посмотрела вслед отцу. Он пошел к хутору, статный, широкоплечий.

Бьяртур шел навстречу ему по выгону, он назвал его «милый Инге» и пригласил войти в дом. Но Ингольв Арнарсон спешил, он всего лишь на минутку завернул к своему старому приятелю и молочному брату, похлопал его по плечу.

На вопрос, почему он не пришел на собрание, Бьяртур ответил, что ему некогда ездить по собраниям и слушать всякую брехню.

— Ну, не знаю, — возразил член альтинга. — По-моему, послушать спор о насущных вопросах полезно каждому. Это прочищает мозги.

— Ну, это я не считаю спором о насущных вопросах, когда люди в погожий воскресный день посылают друг друга к черту. В прежние времена это не считалось спором. Тогда еще совершались подвиги, в народе были настоящие великие люди, они вызывали друг друга на поединок или же собирали дружину и побивали целые полчища врагов.

У депутата альтинга не было времени слушать о политике, воспеваемой в старинных поэмах. Он слышал, что владелец Летней обители хочет строиться. Если это правда, то когда он думает начать?

— Начну, когда захочу, — сказал Бьяртур.

— Если ты думаешь строиться летом, то лучше договориться об этом сейчас, потому что в середине недели я уеду и возвращусь, очевидно, только после выборов.

— А ты уверен, милый Инге, что мне не предложили где-то более выгодных условий? — спросил Бьяртур.

— Я не предлагаю никаких условий, это недоразумение, — ответил депутат альтинга. — Потребительское общество — это не мелочная лавка, мы не зазываем покупателей, точно какие-нибудь купчишки. Потребительское общество — это твое кровное дело, ты сам определяешь свои условия, — ты сам, а не посторонние люди, определяешь цену на цемент и строительные материалы, ты сам, и никто другой, требуешь платы с самого себя. Я только спрашиваю, какие приказания ты дашь мне? Я твой слуга. Когда ты хочешь получить строительные материалы? Высчитать мне за тебя, какую тебе взять ссуду в кассе, или ты сделаешь это сам?

— Невыгодно брать деньги в ссудной кассе. Лучше идти в обыкновенный банк.

— Да, милый Бьяртур, эти обыкновенные банки так хороши, что я не удивлюсь, если наш Король гор к рождеству лишится своего хутора и всего имущества и станет батраком своего зятя, которого я могу засадить в тюрьму, когда только захочу. Поверь мне, не успеет кончиться лето, как я буду уже распоряжаться судьбой народного банка. И вся эта банда мошенников обанкротится — или я не Ингольв Арнарсон! Тогда, попомни мое слово, нелегко придется тем, кто верил мошенникам и вложил в их руки свою судьбу. А наша ссудная касса, милый Бьяртур, дело верное, хотя она и не дает долгосрочных ссуд. А какой от них прок? Ведь если хутор обременен долгосрочной ипотекой, он принадлежит владельцу только на бумаге.

Это был вопрос о высоких финансовых делах, и Бьяртур заколебался. Он был простым крестьянином, он боролся со стихией и чудищами голыми руками и все свое образование почерпнул из древних стихов и саг, в которых рассказывается о том, как люди боролись друг с другом, не тратя слов, крушили один другого и складывали

трупы штабелями.

— Строительные материалы у нас стоят на одну треть дешевле, чем в Вике, — продолжал председатель. — Летом мы получили цемент для нашего общества прямо из-за границы. Такой случай, может быть, никогда не повторится. А кроме того, похоже, что цены на овец поднимутся к осени до пятидесяти крон.

— Никогда невозможно разобраться, когда вы врете, а когда говорите правду, — сказал Бьяртур. — Но мне думается, что вы всегда врете.

Депутат альтинга похлопал его по плечу и засмеялся. Затем он собрался уходить.

— Так я пришлю тебе первый воз цемента завтра, — сказал он. — Остальное пойдет само собой. Ты можешь посмотреть чертежи у моего заместителя. Столяров и каменщиков у нас в обществе сколько угодно. Что же касается ссуды, то мы приблизительно знаем, сколько тебе нужно. Загляни к нам, и мы поговорим об этом подробнее завтра или послезавтра.

Автомобиль стоял на дороге перед Летней обителью; скаковая лошадь очень испугалась и прижала уши, седок изо всех сил сжимал ее ногами. Наконец ему пришлось спешиться и повести лошадь под уздцы. Блестящая машина сверкала в лучах заходящего солнца, словно фантастическое чудовище; всем своим видом она бросала вызов окружающей природе. Гвендур повел лошадь прямо к ней. Из открытого окна струился голубой дымок. Девушка сидела одна на переднем сиденье и курила. Он увидел ее плечи, белую шею, золотые локоны, щеку; она не смотрела на него, хотя он подошел уже совсем близко. Дымок по-прежнему вылетал из окна и вился кольцами. Гвендур подошел вплотную к машине и сказал:

— Добрый вечер.

Девушка вздрогнула и быстро спрятала папиросу, но потом снова поднесла ее к губам.

— Зачем ты испугал меня? — спросила она своим мелодичным голосом, немного в нос.

— Я хотел показать тебе свою лошадь, — сказал он и широко улыбнулся.

— Лошадь? — спросила она равнодушно, будто никогда и не слыхивала о таком животном.

— Да, — и он указал на лошадь и назвал цену; это ведь была одна из самых дорогих лошадей в округе.

— Вот как, — сказала она, не глядя на лошадь. — А какое мне до этого дело?

— Разве ты не узнаешь меня? — спросил он.

— Не помню, — беззвучно ответила девушка, глядя прямо на дорогу. Гвендур по-прежнему не сводил с нее глаз.

Наконец она повернула голову и посмотрела на него высокомерно. Она спросила таким тоном, будто он нанес ей личное оскорбление:

— Почему ты не в Америке?

— Я опоздал на пароход в ту ночь.

— Почему ты не уехал со следующим пароходом?

— Я предпочел купить лошадь.

— Лошадь?

Он набрался мужества и сказал:

— Я думал, что смогу стать человеком здесь, раз я узнал тебя.

— Бродяга! — сказала она.

В нем поднялось нечто похожее на гнев, он покраснел, его улыбка погасла, лишь верхняя губа напряженно дрожала.

— Я не бродяга, — крикнул он. — Я докажу тебе. Когда-нибудь ты узнаешь.

— Если ты бросил задуманное на полпути, значит, ты бродяга. Бродяга, бездельник и трус. Вот именно — трус. Мне стыдно, стыдно, что я взглянула на тебя и тем более, что говорила с тобой.