Самоубийство и душа

Хиллман Джеймс

Когда мы задаемся вопросом, почему в процессе любого анализа достаточно часто и в самых разных формах возникает вопрос о смертном переживании, то прежде всего обнаруживаем, что смерть появляется, чтобы подготовить путь для трансформации. Цветок увядает вокруг своего набухающего плода, змея сбрасывает кожу, а взрослый человек вырастает из ребяческих затей. Творческая сила убивает старое по мере того, как производит новое. Каждое смятение и расстройство, называемое неврозом, можно рассматривать как борьбу жизни со смертью, в которой борцы скрываются под масками. То, что невротик называет смертью главным образом потому, что оно темно и неизвестно, — это новая жизнь, пытающаяся прорваться в сознание; то, что он называет жизнью, так как оно знакомо, — не что иное, как умирающий стереотип или паттерн, которому он пытается сохранить жизнь.

Смертное переживание разрушает старый порядок, и до той поры, пока анализ является продлевающимся "нервным расстройством" (также синтезирующимся по мере

его течения), он означает умирание. Ужас перед началом анализа затрагивает эти глубинные страхи, поэтому фундаментальную проблему сопротивляемости не следует воспринимать поверхностно. Без отмирания старого порядка в мире не оказывается места для обновления, потому что, как будет рассмотрено позже, наши надежды на то, что рост — не что иное, как аддиктивный процесс, не требующий ни жертвы, ни смерти, иллюзорны. Душа предпочитает смертное переживание возвещению о наступлении перемены. Рассматриваемый таким образом порыв к самоубийству является стремлением к трансформации. Он гласит: "Жизнь, такая, какой она представляется, должна меняться. Что-то должно уступить дорогу другому. Завтра, и завтра, и завтра — это сказка, рассказанная идиотом. [3] Сам паттерн должен быть полностью завершен. Но поскольку я не могу ничего поделать с жизнью там, снаружи, хотя и пытаюсь использовать для этого каждый изгиб и поворот, то должен положить ей конец здесь, в моем собственном теле, в той части объективного мира, над которой я все еще имею власть. Я прекращаю собственное существование".

3

Парафраз высказывания К. Г. Юнга: "Человек способен преодолеть совершенно незнакомые трудности, если убежден, что это имеет смысл. И он терпит крах, если сверх прочих несчастий вынужден признавать, что играет роль в сказке, рассказанной идиотом". (Примечание переводчика.)

Когда мы рассматриваем логику этого рассуждения, то обнаруживаем, что она ведет от психологии к онтологии. Движение к полной остановке, к осуществлению полного статического равновесия, когда все процессы прекращаются, — это попытка взойти на другой уровень реальности, продвинуться от становления к бытию. Положить конец своему существованию означает прийти к своему концу, найти конец или предел того, что "я есть", чтобы появиться в том состоянии, которого человек пока еще не достиг. «Это» заменяется «тем»; один уровень уничтожается для другого. Самоубийство — это попытка перейти из одной сферы в другую с применением силы и через смерть.

Это движение к другому аспекту реальности может быть выражено посредством основных оппозиций, таких, как тело и душа, внешнее и внутреннее, активность и пассивность, материя и дух, здесь и за пределами, которые символизируют жизнь и смерть. Смертная агония перед самоубийством представляет собой борьбу души с парадоксом всех этих противоположностей. Решение осуществить самоубийство — это выбор между названными противоречиями, которые, кажется, невозможно примирить. Когда выбор сделан, сомнения преодолены (как показывают исследования записок самоубийц, произведенные Рингелем и Моргенталером), человек обычно становится осмотрительным и спокойным, не выдавая ни единым знаком намерения лишить себя жизни. Он уже перешел в мир иной.

Это спокойствие согласуется со смертным переживанием умирающих психических больных, о которых сэр Вильям Ослер [4] сказал: "Малое, очень малое количество их жестоко страдают физически, и еще меньшее число все еще остаются в сознании". Смертная агония обычно начинается перед моментом органической смерти. Смерть приходит сначала как душевное переживание, после чего жизнь тела заканчивается. "Страх, — говорит Осис, — не является доминирующей эмоцией при умирании", для него более характерны душевный подъем и возбуждение. В других исследованиях процесса умирания описываются сходные явления. Страх умирания относится к переживанию смерти, отделимому от физической смерти и не зависящему от нее.

4

Ослер Вильгельм, баронет (1849–1919) — канадский врач и профессор медицины, практиковавший и преподававший в Канаде, США и Великобритании. Его книга "Принципы и практика медицины" (1892) была в свое время основным учебником по медицине. Ослер сыграл ключевую роль в преобразовании организации медицинского образования, подчеркивал важность клинического опыта. (Примечание переводчика.)

Если самоубийство — это порыв к трансформации, то мы можем рассматривать ситуацию многочисленных самоубийств после сброса бомбы [5] как попытку обновления коллективной психики путем сбрасывания с себя оков истории и бремени ее материальных накоплений. В мире, где материальные вещи и физическая жизнь поразительно преобладают над остальными ценностями,

товары стали настолько "хорошими", [6] что приобрели «дьявольскую» власть, стремясь разрушить и себя, и нас вместе с ними.

5

Автор имеет в виду сброс американцами атомной бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки. (Примечание переводчика.)

6

В оригинале игра слов: «goods» — товары и «good» — хороший, полезный. (Примечание переводчика.)

И все же не могло ли это зло в чем-нибудь оказаться замаскированным добром, чтобы показать нам, насколько неустойчивы и относительны наши современные ценности? Из-за бомбы мы живем в тени смерти. Там, где бомба может приблизить смертное переживание, совсем не обязательно возрастает вероятность массового самоубийства. Там, где люди цепляются за жизнь, самоубийство вызывает в них непреодолимое тяготение к уничтожению в огромных масштабах. Но там, где имеет место коллективная смерть, как, например, в нацистских концентрационных лагерях или на полях сражений, самоубийство случается редко. Причина в следующем: чем более привычным становится для людей смертное переживание, тем более вероятна и возможность трансформации для них. Мир находится ближе к коллективному самоубийству — увы, это так; но это не означает, что такое самоубийство действительно происходит. На вопрос: что же должно случиться, если подобного самоубийства не будет? — можно ответить: произойдет трансформация в коллективной психике. Таким образом, бомба может оказаться своего рода Божьим наказанием, которое Он послал Ною и жителям городов Равнины, побуждая не к смерти, а к радикальной трансформации в душах.

Тем, у кого порыв к самоубийству непосредственно не связан с Эго, но кажется голосом, или личностью, или содержимым бессознательного, подталкивающим, ведущим или приказывающим совершить самоубийство, можно было бы также сказать: "Мы не сможем встретить друг друга снова, пока не произойдет изменение, которое завершит ваше отождествление с вашей конкретной жизнью". Фантазии о самоубийстве освобождают от действительного и обычного видения вещей, обеспечивают человеку возможность встретиться с реальностями души. Эти реальности проявляются как образы и голоса, а также как внутренние импульсы, с которыми у человека устанавливается связь. Но для таких бесед со смертью человек должен воспринять сферу души с ее ночными духами, сверхъестественными эмоциями и хаотическими возгласами, где жизнь бестелесна и чрезвычайно автономна, как некую реальность. Тогда то, что появлялось в качестве регрессивных импульсов, раскроет свои положительные ценности.

Например, молодого человека, который мог бы покончить с жизнью после провала экзамена, одолевает желание повеситься или выстрелить себе в голову после того, как он так упорно трудился, чтобы взлететь слишком высоко. Смерть темна и легко осуществима; пассивность и инертность снова тянут его вниз. Меланхолия — мрачная скорбь, в атмосфере которой происходит такое множество самоубийств, — проявляет силу тяготения: вниз, в мрачный, холодный скелет реальности. Депрессия сужает поле своего воздействия и концентрируется на сущности произошедшего, и самоубийство — конечное отрицание существования во имя этой сущности. Или фигура умершего отца (подобно привидению, явившемуся Гамлету) продолжает зачаровывать женщину мыслями о самоубийстве.

Когда она поворачивается к нему лицом, то видит и слышит, что он говорит: "Ты потеряна для мирской жизни, потому что забыла об отце и похоронила свои стремления. Умри и вознесись". Даже в таких записках самоубийц, когда муж кончает с собой якобы для того, чтобы устранить препятствия к свободе и счастью жены, просматривается попытка достичь иного состояния бытия с помощью самоубийства. Это попытка трансформации.

Трансформация, чтобы утвердить свою подлинность и полноту, всегда воздействует на тело. Самоубийство всякий раз является в некотором роде проблемой тела. Изменения, происходящие в период жизни от младенчества до детства, сопровождаются физическими превращениями как в структуре тела, так и в зонах, относящихся к либидо; таковы же главные трансформирующие моменты жизни при достижении половой зрелости, менопаузы и старости. Переломные этапы эмоциональны, пропитывают тело радостью и страданием, изменяют наружность и привычки. Ритуалы инициации — это пытки для плоти. Смертное переживание усиливает трансформацию в теле, а самоубийство — это нападение на телесную жизнь. Идея Платона о том, что душа попадает в западню тела и высвобождается из нее после смерти, имеет отношение и к рассматриваемой теме. Некоторые люди ощущают себя чужими в собственном теле в течение всей своей жизни. Столкнуться со сферой души как с реальностью, равной обычному виду реальности, — такое событие действительно требует умирания для мира. Оно может породить импульс разрушения телесной ловушки. А поскольку мы никогда не узнаем, справедлива ли идея бессмертной души в смертном теле или нет, аналитик сможет, по крайней мере, рассматривать самоубийство в свете противоречия души и тела.