Самоволка
Шрифт:
Тем временем наверх подняли Расула – Борису помогал какой-то бородатый дворовый работник в брезентовых рукавицах.
Расула уложили на стол. Лекарь тут же принялся разрезать тряпье на его теле и внимательно рассматривать повреждения.
– Делайте что хотите, – сказал Борис. – Мне не надо, чтобы он прыгал и смеялся. Только чтобы жил. Ну и говорил немножко… Хотя бы день. Плачу золотом независимо от результата.
– Каттраш мокко буукх! – проговорил доктор, поморщившись. При этом он отряхнул с руки кровь Расула,
– Да я и сам знаю, что ему кранты! – прокричал Борис. – Но ты хоть попытайся!
– Мне нужно помогать. – На этот раз Степан понял слова лекаря. – Мойте руки.
И он кивнул на медный тазик, стоящий у входа на табуретке.
Дальше началось то, что Степан хотел бы начисто выжечь из памяти.
Ему велели держать наготове стеклянную банку с теплой водой. И по команде лить воду на тело, в нужные места. Лекарь пока лишь исследовал повреждения – высматривал осколки костей, песок, камешки, мелкий мусор и фрагменты одежды, попавшие в раны.
Борису повезло еще меньше. Надев кожаный фартук с отвратительными темными разводами, он взял пару кривых щипцов и помогал лекарю ковыряться в теле пациента.
Потом стало хуже. Степану дали объемистый тазик. Его нужно было быстро подставлять, куда скажут.
В тазик шлепались лохмотья кожи и мышц, лилась темная загустевшая кровь из гематом, сыпались обломки костей, которые лекарь вырывал из плоти резкими короткими движениями.
Все это сопровождалось хрустом, глухими ударами стамески, щелчками кусачек, хлюпаньем и бульканьем, мокрым шорохом хирургической пилы.
Врач чинил тело Расула быстро, бесцеремонно и решительно, словно разделывал индейку. При этом успевал сбрызгивать операционное поле какими-то вонючими жидкостями, накладывать слои жирной грязно-белой мази…
Степан старался смотреть в сторону, но это не всегда удавалось.
Первый раз у него в глазах потемнело, когда лекарь воткнул в бок Расулу толстую медную иглу, и из нее в тазик потекло шумной струей что-то желтое с бордовыми вкраплениями. Капли попали на руки и лицо.
Степан зажмурил глаза, несколько раз глубоко вдохнул – и устоял.
Потом лекарь покрутил между пальцев висящее глазное яблоко.
– Глаз не спасти.
– Да плевать, – пробормотал Борис.
Тело Расула вдруг дернулось, послышалось шумное дыхание.
– Та-а-а… та-а-а-а… – вырывалось из его горла.
– Он что-то говорит? – напрягся Борис.
– Дайте подохнуть, су-у-ки-и… – прошипел Расул и опять отключился.
Врач щелкнул ножницами, и глаз упал в тазик к прочим ошметкам. Натянув синеватое веко на щеку, врач зашил глазное отверстие четырьмя грубыми стежками. Потом из обрывка руки соорудил заплатку, чтобы заткнуть темную дыру в грудной клетке. Работал, словно какой-то сапожник…
– Я… мне надо выйти, – прошептал Степан, чувствуя, как в глазах все желтеет и плывет.
– Иди, –
Степан, цепляясь за перила, выбрался на крыльцо. Его не тошнило, однако ноги подгибались и хотелось где-нибудь лечь.
Небо заметно потемнело – похоже, прошло уже несколько часов с тех пор, как они вошли в дом лекаря.
Он сел на скамейку в тени дома. Самочувствие было отвратительным, как при отравлении. Женщина в фартуке принесла большую кружку с солоноватой холодной водой, и это помогло немного прийти в себя.
Нужно было возвращаться наверх и помогать, но Степан приходил в ужас от одной только этой мысли.
К счастью, не пришлось. Через какое-то время вышел Борис. Сел рядом, вытирая руки тряпкой.
– Сукин сын все-таки подох, – услышал Степан. – А мы по-прежнему в дерьме.
– Может, не совсем? – Слова выжимались из горла с усилием, как паста из тюбика. – Все-таки у нас появились солидные друзья…
– Они нам не друзья, Степа. Они – кукловоды. Пока мы помогаем налаживать их дела – нас гладят и лелеют. А потом мы просто останемся на обочине, сами по себе. Я хотел не этого. Я надеялся получить железные доказательства своей невиновности. Теперь их брать неоткуда.
– Тебе виднее, конечно… Но давай не убиваться раньше времени. Поговори об этом с советником.
– Не уверен, что это умно – так явственно показывать ему свои слабые стороны. Братство – не Армия спасения, им плевать на всех, кроме себя.
Вышел врач, уже переодевшийся в чистое. Посмотрел на Бориса и лишь пожал плечами.
Тот протянул ему несколько монет. Врач покачал головой.
– Я не вылечил вашего друга.
– Ничего. Пожалуйста, распорядись, чтобы его тихо где-нибудь закопали. Кстати, он нам ни разу не друг.
И Борис ссыпал монеты в ладонь лекарю.
В обители ничего не изменилось. Был ужин, а потом – привычное безделье на лавочке под кустами. Борис, после быстрых переговоров с охраной, принес объемистую бутылку с какой-то настойкой.
– Нажремся, братишка?
Противопоставить этому было нечего. После третьей рюмки Борис расхрабрился, начал шумно дышать и выдавать фразы вроде «Я сам буду ставить условия».
Степан его успокаивал. Даже ему, несведущему, было ясно, что условия у них очень простые.
Борис наливал по новой.
– Святой Мохаммед не убивает, мать его едрить! – проговаривал он раз за разом, сжимая кулаки. – Он же, сука такая, не убил Расула, да? Он добросовестно оставил нам этот шницель с подливой. И ведь не подкопаешься!
– Угомонись. Мы живы, а ведь вчера даже это было под сомнением. Пусть все идет как идет. А мы с тобой идем спать. Хорошо?
В конце концов последние силы иссякли. Оба брата ушли в дом, упали на лавки и тут же отошли ко сну.
Но им не дали спать долго.