Самозванец
Шрифт:
Близость враждебного пограничья определяет положение Москвы прежде всего как крепости. Защитные сооружения формируют архитектурный облик. Сердце города и главная цитадель — Кремль, обнесенный высокими кирпичными стенами, протянувшимися от башни к башне. Всех башен было восемнадцать, над ними еще не вознеслись островерхие декоративные шатры, башни выглядели приземистыми, хотя высота только стен доходила местами до восемнадцати метров при толщине свыше четырех. Вместе с зубцами-бойницами крепость производила грозное впечатление, казалась, да и была, сама целым укрепленным городом. Однако Кремль — лишь центр московской крепостной обороны. Меньше десяти лет назад завершилось строительство еще одной каменной примкнувшей
Здесь, в сердце, Москва уже обретает основы будущей неповторимой красоты. Среди белокаменных кремлевских соборов взметнулась позлащенная вершина Ивана Великого, не просто колокольня, не просто уникальная башня, но и главный наблюдательный пункт крепости. Высокое искусство вышло и за кремлевские стены. В середине века построен, а в конце обновлен и украшен Покровский собор на главной московской площади; «чудное дело» — называли современники храм Василия Блаженного.
Но в целом «белокаменная» — город деревянный. Удивительный город с причудливыми бочковыми и кубовыми тесовыми кровлями жилых зданий, церквей и кабаков раскинулся как внутри каменных стен, так и за ними, за пустошами, окружавшими стены во все тех же оборонительных целях. Этот внешний город в свою очередь окружен земляным валом и теперь уже деревянной стеной с причудливыми башнями. Таков внешний обод московской крепости, но и он не предел, за ним еще слободы — Кукуй, Немецкая, Хамовники, Стрелецкая за Москвой-рекой, многочисленные монастыри — тоже опорные боевые пункты, — заставы и села…
Конечно, дерево легко горит. Пожары в Москве — повседневность. Можно сказать, что к ним привыкли. Не без юмора звучит название сплошь деревянного района — Скородом. Дома тут легко горят, но и быстро восстанавливаются. К услугам застройщиков и погорельцев существует обширный строительный сервис — «всё для дома». На Лубянке, например, жилье продается в полуготовом виде, целыми срубами, сборными конструкциями, сказали бы мы сегодня…
Помимо дерева в городе много воды. Она необходима — наполняет крепостные рвы, движет мукомольные и пороховые мельницы, незаменима при пожарах. Но часто и мешает. Через речки, болотистые низины переброшены многочисленные пологие и высокие, горбатые и наклонные мосты и гати. Сырые улицы мостят бревнами, поверх покрывают досками. Еще одна особенность московских улиц — частые и крепкие ворота с решетками. «Решеточные сторожа» в любой момент готовы перекрыть движение, особенно во время пожара, чтобы оградить округу от огня, а погорельцев от грабителей, спешащих поживиться на пепелище.
Но и на перегороженных улицах бурлит жизнь. Помимо многочисленного трудового люда в городе обитает знать, бояре, люди служилые, духовенство, иноземцы, торговцы. Последние на каждом шагу. Москвичи много производят, завозят, продают и покупают. Говоря нынешним языком, ассортимент широк, спрос и предложение сбалансированы, торговля зачастую специализирована. О стройматериалах уже говорилось, у Спасской башни торгуют книгами, у Воскресенских ворот пряниками, на Всесвятском мосту красным товаром и пивом. Заморские товары не редкость. Однако разница в ценах с местными огромная. Пуд меда отечественного стоит меньше тридцати копеек, а привозного сахару до шести рублей пуд! Между прочим, это годовое жалованье стрельца.
Есть товары и много дороже. Кто же пьет заморское «ренское» по четырнадцати рублей бочка? Одевается в бархат по полтора рубля аршин? Вытирается «астрадамскими» полотенцами по рублю штука, покупает лимоны по три рубля за бочку? Ясно, эти потребители избранные. В целом их называют «начальными» людьми. О них еще пойдет речь. А пока отметим, что на сравнительно небольшой городской территории представлены все возможные контрасты
Некоторые мирятся с ними. Другие пытаются ответить извечным стихийным протестом, противопоставляя всемогуществу богатства вседозволенность разбоя.
Разбой процветает. Можно даже сказать, что Москва находится в двойной обороне — и от врага внешнего, и от не признающих перемирий татей и разбойников. Внешнего врага всегда ждут, внутренний свирепствует еженощно. По утрам городская полиция, «земские ярыжки» подбирают по городу трупы ограбленных и убитых. Находят их на улицах, в речках и прудах. Недаром на мостах стоят кресты и часовни. Перейти мост в ночное время, не воззвав к всевышнему, крайне опрометчиво.
Конечно, и земная власть старается по мере сил.
«Которые разбойники говорили на себя в расспросе и с пыток и сказали: были на одном разбое, а на том разбое убийство или пожог был, и тех казнити смертию. А которые разбойники были на трех разбоях, а убийства и пожогу хотя и не было, и тех казнить смертию же».
Своеобразно действовал уголовный розыск. В поисках повинной головы на бойкие места в городе выводили скованных подследственных в масках, так называемых «языков», чтобы они узнавали и указывали сообщников среди прохожих…
Такова была жизнь. Шумна, суетлива и тревожна. Но над всеми повседневными тревогами царила одна общая — в государстве неблагополучно!
Почему? Ведь два уже царя — один блаженный, смирный, другой весь в заботах и усилиях наладить покой, тишину, порядок и изобилие сменили леденящего кровь Грозного.
Но нет покоя в душах людей.
Зато много предзнаменований. Недобрых, даже зловещих.
«Столпы огненные, ночью пылая на тверди, в своих быстрых движениях представляли битву воинств и красным цветом озаряли землю…»
Игра воображения?
А что сказать, если «в светлый полдень возсияла на небе комета, и мудрый старец объявил дьяку государственному Власьеву, что царству угрожает великая опасность»?
Власьев — человек действительно государственный, первое лицо во внешних сношениях, бывает за рубежом, пользуется доверием царей, впоследствии именно на нем остановит выбор Дмитрий, отправляя посольство в Польшу, чтобы Власьев привез оттуда будущую царицу, символически обвенчавшись с нею в присутствии короля в Краковском соборе. Не зря обеспокоенные люди обращались именно к нему.
Вот в какое время повстречались два духовных лица на московской улице.
Один из них Варлаам.
Тот, что нагнал его, назвался Григорием.
Григорий Отрепьев — дьякон Чудова монастыря.
Варлаам вроде бы постарше нового знакомца и возрастом, и саном. Но монастырь монастырю рознь. Чудов монастырь — не рядовой, а патриарший. Находился он в Кремле, рядом с царскими палатами. И Варлаам спрашивает с любопытством:
— Какое тебе до меня дело?
Ответ Григория:
— Хочу съехать с Москвы.
Вот так, просто и неожиданно.
Нет, не в самом предложении, — а новый знакомец не только делится планами, но предлагает Варлааму стать ему попутчиком, — не в этом неожиданность, хотя подобный разговор и звучит странно для современного уха. Уже сказано, что люди ждут недобрых событий. Почему же и не покинуть Москву, не дожидаясь грядущих бед? Но почему именно с Варлаамом? И какие основания у незнакомца, что он найдет отклик в толстом бодряке, которому, как кажется, везде живется неплохо? Что же это? Случайно возникшая симпатия к случайному прохожему? Но Варлаам не девушка, чтобы делать ему на улице рискованные предложения. И хотя впоследствии Варлаам и говорил о случайном знакомстве, не исключено, что для чудовского дьякона оно было поступком продуманным; Варлаам мог быть для Григория лицом не вовсе неизвестным, можно предположить, что он знал, кого догоняет, и знал, что предложение его найдет отклик…