Самозванец
Шрифт:
— Да она-то прочь…
— С чего это? Кажись, Иван тоже красивый парень, богат и сам, и мой наследник…
— Не тем тут пахнет!.. Влюблена она…
— Блажь…
— То-то, что не блажь… Жених у ней…
— Это другое дело… Богатый?
— Нет, не богат, да к тому же теперь он в тюрьме…
— Кто в тюрьме?
— Жених ее.
— Хорошего гуся подстрелила… Острожника, — презрительно заметил Корнилий Потапович.
— Ведь не все виновные в тюрьму попадают…
— Толкуй там…
— Верно,
— Кто же он?
— Ваш бывший кассир, Сиротинин.
Корнилий Потапович вытаращил глаза, растопырил руки и так и остался у своего стола, вопросительно глядя на графа Сигизмунда Владиславовича.
XVII
ОТКЛИКИ ПРОШЛОГО
— Сиротинин? — после довольно продолжительной паузы спросил старик Алфимов.
— Да, Сиротинин…
— К чему же вы, ваше сиятельство, прибавили, что в тюрьме сидят и невинные люди… Это вы, значит, о Сиротинине?..
— Может быть, и о нем…
Корнилий Потапович побледнел.
— Так не шутят…
— Я и не шучу… Но дайте мне слово, что все, что скажу вам, останется между нами.
— Извольте, даю.
— Я буду говорить с вами, как друг…
— Я вас давно считаю сам своим другом…
— И надеюсь, эта дружба не без доказательств. История с Ольгой Ивановной поставила меня во внутреннюю борьбу между моим другом графом Петром и вами, и вы знаете, что я в этом деле на вашей стороне…
— Знаю, знаю, — смутился старик, — и я не буду неблагодарен.
— Не об этом речь… Теперь эта история всплыла снова… Графиня, ваша дочь, откуда-то узнала, что проделал ее муж с ее подругой, семейное счастье графа разрушено… Я мог одним моим словом восстановить его и…
Граф Сигизмунд Владиславович остановился.
— И вы?.. — с дрожью в голосе спросил Корнилий Потапович.
— И я не сказал этого слова…
— Благодарю вас… — облегченно вздохнул старик Алфимов.
— В настоящее время я попал опять в тяжелую борьбу с самим собою… Я друг вашего сына, и вместе с тем, ваш друг…
— Моего сына?.. — вопросительно повторил Корнилий Потапович.
— Дружба к нему обязывает меня молчать, дружба к вам обязывает меня говорить… Я снова доказываю вам искренность моей дружбы и… скажу… Но я не желаю, чтобы ваш сын считал меня предателем, потому-то я и требую сохранения полной тайны…
— Да, поверьте мне, что я в этом случае буду могилой…
— Верю…
— Он грустен и ходит, как приговоренный к смерти. Причиной этого не одна несчастная любовь. В наше время от этого не вешают долго носа.
— Какая же причина?
— Он за последнее время, несмотря на мои советы, ведет большую игру, проигрывает по несколько тысяч за
— Что вы хотите сказать?..
— Ревизия кассы показала вам сорок тысяч недочета, — продолжал граф Стоцкий, не обратив внимания на вопрос Корнилия Потаповича.
— Так вы думаете?.. — вскочил старик, задыхаясь, но снова сел.
— Я ничего не думаю, я только напоминаю вам факты… Теперь он заведует кассой один?
— Один… — упавшим голосом сказал старик.
— Так вот, если вы теперь неожиданно ревизуете кассу, то снова откроется недочет и еще более значительный…
— Что вы говорите!.. Значит Сиротинин — жених Дубянской — страдает невинно… Боже великий!..
— Проверьте кассу — более ничего я не могу вам сказать… Но главное, что это умрет между нами… Помните, вы дали слово.
— О, конечно, конечно… Но Боже великий! Это возмездие…
Граф Сигизмунд Владиславович простился с Корнилием Потаповичем и вышел.
До выхода из конторы он зашел к Ивану Корнильевичу.
— Что отец? — спросил тот. — Ты был у него?
— Он что-то очень мрачен…
— С чего бы это? Утром он был в духе.
— Уж не знаю… Будешь сегодня у Гемпеля?
— Не знаю.
— Прощай… Сегодня будет интересная и большая игра.
— Мне за последнее время чертовски не везет.
— У вас с шурином одна напасть… Очень вас любят бабы…
— Только не меня…
— Рассказывай… Так приезжай.
— Хорошо, приеду…
Граф Стоцкий вышел, сел в экипаж и велел ехать кучеру к Кюба.
«Ну, заварил кашу… Авось буду устами Савина мед пить».
Корнилий Потапович Алфимов сидел между тем в своем кабинете, облокотившись обеими руками на стол и опустив на них голову.
Он думал тяжелую думу.
Перед ним проносилось его далекое темное прошлое.
Созерцая эти картины, он иногда вдруг вздрагивал всем телом, как бы от физической боли.
— Дубянская… Дубянская… — повторял он. — Несомненно, она их дочь. Елизавета Петровна… Да, его звали Петром.
Он вспомнил своего барина Анатолия Викторовича Алфимовского и его красавицу-дочь Татьяну Анатольевну.
Вспомнил Алфимов, как вместе с этим барином, ровесником ему по летам, неутешным вдовцом после молодой жены, он вырастил эту дочь, боготворимую отцом.
Он, будучи крепостным, вырос с барином вместе, был товарищем его игр и скорее другом, нежели слугою.
Припомнилось ему, как расцветала и расцвела Татьяна Анатольевна и вдруг исчезла из родительского дома, захватив из шифоньерки отца сто пятнадцать тысяч.