Самозванка

Самохин Валерий Геннадьевич

Француз, насмешливо хмыкнув, промолчал, растирая перчаткой заиндевевшие брови.

В селение вошли ночью следующего дня. В обычно спокойном лагере лакота-сиу царил переполох: с воинственными криками носилась ребятня, с сумрачными лицами сновали между вигвамов местные скво и в отдалении, у Священного шеста потрясали томагавками молодые индейцы. Лишь вожди были невозмутимо спокойны и молчаливы.

— Что случилось? — обеспокоенно спросила Златка у проводника.

Кислая Лепешка ловко выцепил за ухо чумазого краснокожего малых лет и задал короткий вопрос. В ответ прозвучала

возмущенная тирада, сопровождаемая яростным размахиванием рук.

— Будем говорить или в молчанку играть? — не выдержав, она прикрикнула на индейца. Внимательно посмотрев на нее, Кислая Лепешка глухо промолвил:

— Ты была права, Утренний Цветок. На равнину пришли чужаки. И выхватив из-за пояса томагавк, разразился радостным воплем.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Неправильные были гишпанцы. Кислая Лепешка — лучший толмач племени — понял это сразу. Они не предлагали бусы и зеркала, не меняли порох и свинец на пушнину. Молча сидели. Ждали, что скажет вождь. А то, что это гишпанцы, молодой индеец догадался тотчас, едва они вошли в стан незваных пришельцев. Чужие они. Франков и инглизов он вдоволь повидал, а эти другие. Но не монахи-францисканцы (про тех наслышан был), а воины. Суровые и жестокие. Как и сами сиу.

Седой Вепрь на переговоры не пошел, отправил Желчь. Он еще не стар, и иней не присыпал его косу, но уже вождь. Итанчан. И не просто вождь, а вичхаша-вакхан. Шаман. Его не проведешь. И речь у костра он вел мудрую, неспешную.

Гостям на Равнинах всегда рады. Если они пришли с чистым сердцем. И добрым товаром. Но погостили — и хватит. Пора в обратный путь. Нельзя на этих землях форт возводить. И в Священные горы нельзя чужакам. Табу.

Хорошо говорил Желчь, красиво. Слова текли, как весенние ручьи с Черных Холмов: журча без умолку, баюкая слух и ловко огибая тяжелые глыбы каменных взглядов. Чужих взглядов. Так волк обычно смотрит, перед прыжком. У вождя другие глаза, желтые и голодные. Как у притаившейся рыси.

Лакота не любят войну (здесь Лепешка не выдержал — хмыкнул), но всегда готовы к ней. И даже в самом маленьком племени сиу — миниконжу — воинов больше, чем у гишпанцев. Желчь закурил чханунпу и предложил чужакам. Пусть они сами спросят вакан-танку, если нет веры его словам.

Не взяли трубку. Отказались. Седой итанчан чужаков сказал всего два слова: они остаются. Спокойно сказал, без вызова. А молодой воин с зелеными глазами (Лепешка принял его поначалу за акичиту — стража) провожая их из типи, усмехнулся и коротко обронил: на все воля Великого Отца. Как решит Маниту, так и будет.

Кислая Лепешка аж запнулся при переводе. И не только он — вздрогнул и Желчь. Посмотрел на чужака сузившимися глазами и молча кивнул. Не иначе — своего признал в молодом воине. Вичхаша-вакхана.

Первая вылазка закончилась ничем. Мало у лакота-сиу огненного боя. А у чужаков еще и пушки есть. И бьют они дальше, чем стрелы летят. И на удивление метко, не как инглизы. Ядра легли перед сотней разведчиков, никого не зацепив. И еще раз. Но больше не стреляли. Предупредили. Если б был с ними Улках со своими головорезами, могло и иначе все сложиться.

Но дочь Совы наотрез запретила. Сказала: ее спецназ еще не готов.

Она сама хотела идти в разведку, но Седой Вепрь воспротивился. Точнее попросил. Впрочем, Утренний Цветок особо и не настаивала. Молвила непонятное, что этот турпоход ее потихоньку напрягать начинает, и согласилась с вождем. В лагере осталась. Колдовать и зелье варить.

Когда сварила (с третьей попытки — первые две оказались неудачными), Лепешка поразился результату. И не только он. Все племя стояло, разинув рты. Не удивительно. Вид горящей скалы кого хочешь в изваянье превратит. Долго камни горели, черным дымом чадили. Густым и смрадным. Хорошее зелье получилось.

Много чудес ведает дочь Совы. Пол-луны ее мастера снегоступы ладили. Для нее и спецназа. Когда встала на них, самый быстрый скороход племени ее догнать не смог. И в стрельбе с ней сравниться никто не может. Лепешка даже позавидовал Улкаху и его головорезам — их она сама учит. Других индейцев франки обучают. Тоже неплохо, но до Утреннего Цветка им далеко. Очень далеко.

А хитрость какую удумала? Не женскую, воинскую. Обрядила свой спецназ в белые одежды и на снегу их теперь не разглядишь. Добрая битва получилась. Огненным зельем сожгли стены форта, но двоих все же потеряли. Дочь Совы мрачная ходит, подступиться к ней боязно. Ну, да ничего, она что-нибудь придумает.

Кислая Лепешка, шумно вздохнув, попытался прогнать мрачные мысли. Светает, а он так и не сомкнул глаз. Неспокойно горячее сердце, тревожно. Он краем уха слышал беседу вождя с Утренним Цветком. Чует она что-то, а что — сама не знает. Неправильно это, нехорошо. Завтра тяжелый день. Чужаки послов прислали, на переговоры приглашают. Индеец вновь вздохнул. Муторно как-то на душе. Может, ловушка?

***

— Все малюете? — веселый голос атамана ворвался в жарко протопленную избушку вместе с морозными клубами пара.

— Угу, — односложно ответил Данила, покосившись в сторону двери.

Гонта топнул сапогами, сбивая налипший снег, и степенно перевалился через порог, зацепив шапкой низкую притолоку. Чертыхнувшись, привычно поискал глазами красный угол горницы, обнажил голову и размашисто перекрестился.

— Что за зверь-то? — без особого интереса спросил он.

— Черепаха, — за сотника ответил старый казак.

Обмакнув иглу в чернильницу, он закрыл один глаз и осторожно коснулся кончиком кожи груди. Из-под рук бывшего иконописца проглядывала грозная морда панцирного земноводного.

— Долго еще? — утомленно спросил Данила, ерзая на жестком табурете.

— Сиди смирно, не вертись, как егоза! — прикрикнул татуировщик, отдергивая руку. — Не то корову намалюю…

— Дурью маешься, колдун! — упрек из уст атамана прозвучал уже не первый раз. — Баловство это ребячье.

— Фенимора Купера почитай, батько. — Ответ так же не отличался разнообразием.

— Библию надо читать, — наставительно задрав палец, отрезал Гонта. — А не ересь мерзкую, богопротивную.

Данила благоразумно промолчал, едва слышно хмыкнув, и сменил тему разговора, деловито осведомившись: