Самурай (пер. В. Гривнина)
Шрифт:
Наступил вечер, и там уже было пусто. Чиновники велели ему сесть прямо на пол в полутемной комнате и исчезли, а Миссионер, точно ребенок, стянувший конфетку, испытал тайную радость от сознания, что он свободен.
«Ну вот. Все идет, как я и думал».
Только что пережитое чувство унижения исчезло, и к нему вернулась обычная уверенность в себе — он не ошибся, его предположения сбываются.
«Мне настолько доступны мысли японцев, будто я потрогал их рукой», — прошептал он.
Он знал, что японцы сохраняют жизнь всем — даже тем, кого ненавидят, — кто может им пригодиться; а его знание языков необходимо правителям
Однако самого найфу он видел лишь однажды. Сопровождая посланца из Манилы, прибывшего с визитом в эдоский замок, он увидел в темном зале аудиенций величественного старика, сидящего в бархатном кресле. Не произнося ни слова, старик бесстрастно слушал беседу членов Совета старейшин с посланцем и так же бесстрастно смотрел на привезенные ему богатые подарки. Однако бесстрастное лицо и бесстрастные глаза старика надолго остались в памяти Миссионера и вселили в него чувство, похожее на страх. Этот старик и был найфу, и Миссионер подумал, что именно таким и должно быть лицо у политика.
Вдруг до Миссионера донесся из коридора звук шагов и шуршание одежды.
— Господин Веласко.
Подняв голову, он увидел, что на почетном помосте уже сидит знакомый ему торговый советник — Сёдзабуро Гото, а чиновники, которые привели его сюда, стоят поодаль. У Гото было характерное для японца широкоскулое лицо. Некоторое время он внимательно смотрел на Миссионера, а потом сказал со вздохом:
— Вы свободны. Чиновники допустили досадную оплошность.
Миссионер торжествовал. Он с удовлетворением посмотрел на унижавших его чиновников. Всем своим видом он как бы говорил, что прощает им их прегрешения.
— Однако, господин Веласко… — Шурша одеждой, Гото встал и с брезгливостью посмотрел на него. — Как христианскому падре вам запрещается жить в Эдо. И если бы влиятельное лицо не ходатайствовало за вас, даже представить трудно, что бы с вами произошло.
Торговый советник дал понять Миссионеру, что о его тайных сношениях с верующими известно. Владений других даймё это не касается, но на территории, подвластной найфу, с этого года строжайше запрещено строить храмы и служить мессу. И его оставляли в этом огромном городе не как священнослужителя, а как переводчика.
После того как Гото удалился, чиновники, не скрывая недовольства, указали Миссионеру на дверь, но не ту, через которую вышел советник.
Его усадили в паланкин, и он вернулся к себе домой в Асакусу. Рядом с его жилищем была небольшая роща, черневшая под ночным небом. Неподалеку от его дома прокаженные, до которых никому не было дела, основали поселок, и еще два года назад здесь располагалась небольшая лечебница, построенная францисканцами. Но лечебница была разрушена, и в единственной оставшейся от нее крохотной хибарке и было разрешено поселиться ему вместе с совсем юным падре Диего и с одним корейцем.
Сидя рядом с Диего и корейцем, потрясенными его неожиданным возвращением,
— Никого другого японцы не освободили бы так быстро.
Услыхав слова прислуживавшего ему Диего, Миссионер лишь слабо улыбнулся, но в душе испытал удовлетворение и гордость.
— Меня освободили не японцы. — Поучая Диего, он изобразил на лице не то смирение, не то высокомерие. — Я нужен Господу. Это Он освободил меня. Чтобы я выполнил Его волю.
«Господи, — молился про себя Миссионер, не отрываясь от еды, — Ты ничего не вершишь напрасно. Вот почему… Ты оставил меня в живых».
Он и не заметил, что в его молитве сквозила гордыня, неподобающая священнику.
Через три дня Миссионер в сопровождении корейца отправился к торговому советнику, чтобы отблагодарить за освобождение. Знатные японцы любили виноградное вино, поэтому он не забыл захватить в подарок несколько бутылок — из тех запасов, которые он использовал для причастия.
У советника был посетитель, но он не заставил Миссионера ждать в другой комнате, а приказал проводить к себе. Когда Миссионер вошел, он слегка кивнул ему, не прерывая разговора, — было ясно, что он хотел, чтобы Веласко присутствовал при беседе.
В разговоре то и дело мелькали географические названия — Цукиноура, Сиогама. Советник и полный пожилой мужчина не спеша беседовали о том, что Цукиноура станет портом, который превзойдет Нагасаки.
Рассеянно поглядывая в сад за окном, Миссионер внимательно слушал. Благодаря знаниям, приобретенным за три года службы переводчиком, он смог, хотя и туманно, уяснить, о чем говорили японцы.
Последние несколько лет найфу был одержим идеей основать на востоке порт, не уступающий Нагасаки. Нагасаки был слишком далеко от Восточной Японии, подвластной непосредственно найфу, и, если бы могущественные даймё острова Кюсю подняли мятеж, им бы удалось легко захватить его. Кроме того, среди даймё Кюсю были князь Симадзу и князь Като, поддерживавшие осакский дом Тоётоми, неподвластный влиянию найфу. Так обстояло дело с точки зрения внутренней политики. А с точки зрения внешней найфу не нравилось то, что корабли из Манилы и Макао приходили лишь в нагасакский порт. Он хотел вести прямую торговлю с Новой Испанией, и не через Манилу. Это была одна из причин, почему ему нужен был на востоке страны порт, через который шла бы торговля с Новой Испанией. В Канто был порт Урага, но, возможно, из-за стремительного морского течения корабли, пытавшиеся войти в него, часто разбивались о скалы. Потому найфу приказал могущественному даймё на северо-востоке страны — где Куросиво подходит к самым берегам Японии — подыскать бухту для порта. Видимо, Цукиноура и Сиогама рассматривались как возможные места для этого.
«Почему, однако, советник хочет, чтобы я слышал их разговор?»
Миссионер исподлобья, тайком следил за выражением лиц собеседников. Словно перехватив его взгляд, Гото повернулся к нему.
— Господин Исида, вы, видимо, знаете господина Веласко… Как переводчику ему разрешено жить в Эдо… — представил он Миссионера коренастому, полному мужчине.
Тот слегка поклонился.
— Вы бывали на северо-востоке?
Миссионер, не отнимая ладоней от колен, отрицательно покачал головой. За долгие годы он усвоил правила поведения японцев, их этикет.