Самвэл
Шрифт:
Он поднял руку к изборожденному морщинами лбу, пригладил кустистые брови, словно они мешали излиться огню его горящих глаз, и продолжал:
— На справедливое возмущение твоей семьи и праведный гнев твоих горожан ты ответил неслыханно жестокой местью, о доблестный Меружан. Вместо того, чтобы одуматься, свернуть с гибельного пути и снова заслужить их любовь и уважение, ты прибег к насилию: ты безжалостно сжег город Ван, принадлежавший тебе и твоим предкам, ты беспощадною рукой угнал в плен собственных подданных. В чем их вина, чем провинились твои горожане? Тем, что не подчинились тебе, не пожелали иметь отступника князем и господином?
Он показал рукой на
— Взгляни туда, о доблестный Меружан! Там развевается знамя твоих предков. Под ним стоит твоя мать, повелительница всего Васпуракана. Она предлагает тебе сделать выбор между ее материнской любовью и карающим мечом ее верных подданных. Выбирай же! Повинуясь заповедям христианства и голосу материнской любви, она готова простить тебя, готова предать забвению все горестные события прошлого, если ты распустишь персидскую армию, возвратишь армянских пленных и положишь конец междоусобной войне. Если ты согласен, она протянет тебе для поцелуя материнскую руку, ты снова станешь князем и повелителем Васпуракана, и твой народ преданно и покорно склонится перед тобою. Если нет, снова прольется кровь, и пусть битва рассудит, какова Божья воля.
Все присутствующие слушали посла со скрежетом зубовным и поражались долготерпению Меружана. Айр-Мардпет спросил с подчеркнутым презрением:
— И сколько же войска привела с собой княгиня Васпуракана?
Посол посмотрел на него исподлобья, но ответил:
— Она привела с собою достойнейших мужей Васпуракана, Айр-Мардпет. С нею также быстроногие мокцы, с нею са-сунцы со своими исполинскими луками, с нею наводящие ужас рштунийцы. С нею всеми нами почитаемая крестная сила!
Айр-Мардпет расхохотался:
— Княгиня понабрала черни со всех армянских гор!
Меружана покоробило вмешательство Айр-Мардпета и,
особенно, пренебрежительное отношение к матери. Он уважал свою мать как врага, с которым можно бороться, но которого нельзя ненавидеть. Притом же, будучи сам человеком суровым и жестоким, он умел, однако, ценить все высокое, возвышенное и благородное. Вот почему Меружан обратился к послам почти ласково:
— Хвалю рвение, с которым моя мать защищает интересы своей страны. Хвалю и ту смелость, о доблестный Гурген, с которой ты столь точно передал мне слова матери. Надеюсь, и мой ответ ты передашь с такою же точностью. Скажи ей: если она — моя непреклонная мать, то я — ее непреклонный сын. Вскормленный молоком львицы должен же и сам хоть немного походить на льва! Пусть она не пытается лишить меня наших родовых качеств. Я не собираюсь ни порицать ту непростительную встречу, которую она устроила мне в Ада-макерте, ни восхвалять правильность избранного мной пути: время подобных объяснений уже миновало. Скажу только, что если у князей Арцруни и есть качества, достойные уважения, то это прежде всего их настойчивость. Пусть не пытается сломить мою волю, пусть не пытается повергнуть меня в сомнения и колебания. То, за что взялся, я доведу до конца, и нет на свете силы, способной свернуть меня с избранного пути. Пусть меч рассудит, на чьей стороне воля Божья! Она сама того пожелала.
— Но ты нездоров, о доблестный Меружан.
— Зато мои воины вполне здоровы, о доблестный Гурген.
Послы встали:
— Желаем и тебе полного выздоровления.
Они поклонились и вышли.
Знамя, зловещее появление которого повергло в ужас персидское войско, было поднято на одном из холмов близ руин сожженного Меружаном Нахичевана. Злосчастный город еще дымился в огне и пепле. Знамя развевалось над ним, как весть о грядущем
У знамени стояла княгиня Васпураканская и с нетерпением ожидала, какой ответ принесут ее посланцы. Она была вся в черном, в знак скорби. Черную одежду горя несчастная мать носила, не снимая, с того дня, как до нее дошла роковая весть об отступничестве сына. «Он умер для меня» — сказала тогда с тяжким вздохом добродетельная княгиня и дала обет не снимать эту одежду, пока не искупит и не залечит своими благодеяниями злодейства, совершенные сыном.
Княгиня стояла в окружении предводителей пришедших с нею горцев; в этой группе были также Самвел и Арбак. Юный Артавазд беспокойно бродил вокруг, не зная, чем заняться. По одну руку от княгини стоял рштунийский князь Гарегин, по другую — мокский князь Ваграм и сасунский князь Нерсех.
Войска были рассредоточены. Васпураканцы стояли вокруг холма, на котором находилась их госпожа, рштунийцы залегли в обширных пригородных садах, перерезав тем самым единственный путь к мостам Ернджак и Джуга, сасунцы перекрыли дорогу, ведущую на Арташат, мокцы расположились на небольших холмах вдоль берега Аракса. Персидское войско оказалось в кольце врагов.
Послы возвратились и передали княгине ответ сына. Скорбь черным облаком окутала ее благородное чело, кроткие глаза заволокло слезами.
— Я и не ждала иного ответа, — скорбно сказала несчастная мать. — Было бы чудом, если бы он одумался и раскаялся. Но он болен... Он ранен?..
В ее словах выразилась вся неизбывная мука страдающего материнского сердца. Она еще любила сына, она его еще жалела. Будь хоть малейшая возможность примирить голос совести и голос сердца без боя и без кровопролития, она готова была бы во имя этого на любые жертвы. Она согласилась бы даже оставить сына в его заблуждениях, чтобы он сам решал свою судьбу — если бы он не стал причиною гибели тысяч людей. Он уводил с собою толпы пленных, обреченных на гибель в далекой Персии. Многие из них были ее подданными, они верно служили ей, она любила их, как собственных детей. Мыслимо ли оставить их на произвол судьбы?
Эти горькие мысли терзали безутешную княгиню, когда к ней обратился князь Гарегин Рштуни:
— Мы не должны щадить его! Разве он пощадил свою родственницу — мою жену? Нет! Он повесил ее на башне Ванской цитадели!
Он напомнил про горестную кончину несчастной Амазаспуи.
— Мы не должны, — добавил мокский князь Ваграм, — щадить того, кто обратил в пепел столько городов, кто разорил столько храмов и монастырей, кто помог заточить в темницу нашего любимого государя и нашу всеми чтимую государыню, кто огнем и мечом опустошил всю армянскую землю.
— Кровь смывают только кровью, — вмешался в разговор сасунский князь Нерсех.
— А зло — злом! — вставил юный Артавазд.
Самвел молча слушал.
Рядом с ним стоял старик Арбак. Он неодобрительно заметил:
— Будет ли прок, если вы приметесь смывать кровь водой и воздавать добром за зло? Разве этим вы его победите?
— Тогда он еще более утвердится во зле, — заговорил Самвел. — Это чудовище, это антихрист, который появился в нашей мирной стране и принес с собой голод, резню, руины и скверну маздеизма. Все, что он в силах был совершить, он совершил. Для него не существует ни мук совести, ни раскаяния, он будет и дальше сеять зло в нашей стране. Как жалеть того, кто не оставил для этого ни малейшей возможности? Нет таких злодеянии, которых бы он не совершил! Так мыслимо ли щадить его?