Самвэл
Шрифт:
Так бурно спорили между собой два видных представителя двух видных нахарарских родов: сын спарапета Армении и сын католикоса Армении. Саак больше ничего не сказал, он встал и покинул шатер спарапета. За ним последовали Месроп и еще несколько родовитых юношей. Пренебрежительное поведение высокомерного Партева еще сильнее задело князя Мамиконяна. Он повернулся к одному из приближенных.
— Ступай к главному евнуху, извести через него персидскую царицу, что я прошу принять меня.
Он встал. Все тоже поднялись. Спарапет направился к гарему, взяв с собою только телохранителей.
Роскошный гарем Шапуха состоял
В глубокой печали, со слезами на глазах сидела в своем шатре царица цариц Персии; среди золота, перлов и бесценных каменьев она казалась олицетворением безнадежного отчаяния. Шатер был райской обителью сладострастной неги, какую только могло изобрести необузданное воображение любивших роскошь персов. Когда главный евнух вошел к царице и сообщил, что спарапет желает ее видеть, прекрасное лицо царицы покрылось смертельной бледностью. Она была в полной растерянности и не знала, что ответить спарапету. Душу ее терзали попеременно то гнев, то ужас. Гнев — потому, что какой-то полководец, к тому же армянин, осмеливается требовать встречи с царицею цариц. Ужас — потому что она была во власти этого человека. Странно было и другое: раз она пленница, спарапету стоило пошевелить пальцем, и ее приволокли бы к нему, как рабыню, он же снисходит до того, что хочет прийти сам... После долгих размышлений она сказала главному евнуху:
— Пусть войдет.
Потом добавила:
— Со всей строгостью предупреди евнухов, чтобы не было никаких безобразий.
В самом деле, со стороны спарапета было верхом неосторожности так беспечно, с одною лишь горсткой телохранителей являться в гарем царя царей, порог которого не переступала нога постороннего мужчины. Евнухи бесновались, не помня себя от ярости. Разве мог кто-нибудь помешать этим фанатикам, обуздать их неистовство, хоть гарем и был окружен со всех сторон войсками спарапета? Они могли прямо на пороге растерзать дерзкого, посмевшего ступить в святилище царя царей. Но строжайший приказ главного евнуха утишил страсти. «Только посмейте учинить малейший беспорядок — и спарапет Армении пройдет к царице по вашим трупам!» — пригрозил он.
Главный евнух вышел встречать спарапета, остальные выстроились в два ряда у входа в шатер. Спарапет, в сопровождении своих телохранителей, прошел сквозь строй евнухов, стоявших как две живые стены. Телохранители остались стоять у входа, а спарапет и главный евнух вошли в шатер.
В шатре никого не было: еще до появления спарапета царица Персии удалилась за занавес, деливший шатер на две части. Главный евнух движением руки дал понять спарапету, что царица там и он может говорить. Сколь ни странной показалась спарапету такая встреча, он подчинился принятому обычаю, и не садясь сказал:
— Привет и мир великой царице Персии. Сожалею, что довелось предстать пред тобою после событий столь горьких и прискорбных, и мне трудно найти утешительные слова для тебя, о великая царица. Всем нам приходится мириться с трагическими превратностями войны. Мы, армяне, повинны в них гораздо меньше, нежели твой супруг, царь царей Персии. Он вступил на нашу землю с мечом в руках и тем вынудил нас тоже поднять на него свой меч. Но я пришел к тебе, о
Спарапет не успел договорить: царица покинула свое убежище и в самозабвении восторга кинулась к ногам спарапета.
— Нет, ты не человек! — воскликнула она. — Твоими устами вещает дух бессмертного Ормузда, зиждителя добра!
Неожиданное появление царицы так смутило спарапета, что он едва сумел поднять и усадить ее. Не меньше, чем царица, был поражен и присутствовавший при этом главный евнух. Царица цариц несколько минут молчала, объятая волнением, потом подняла на спарапета полные слез глаза.
— Твое великодушие, о доблестный воин, никогда не изгладится из моего сердца. Первое, что я скажу своему супругу и повелителю, вернувшись в Тизбон, будут такие слова: «Ты в великом долгу перед армянским спарапетом за его благородство и лишь таким же благородством можешь расплатиться с ним».
Царица только теперь заметила, что спарапет все это время стоял, и ласково попросила:
— Сядь, благородный князь. Твои достоинства столь велики, что дают тебе право на глубочайшее мое уважение.
Спарапет поблагодарил, сел и сказал царице, что обстоятельства все еще идущей войны вынуждают взять кого-нибудь из женщин царской семьи и передать армянской царице в качестве заложницы. Честь и жизнь пленницы будут в полной безопасности, чему порукою слово спарапета.
— Поступай, как сочтешь нужным, о благородный витязь, — покорно ответила царица. — Все мы — твои пленницы и твоя собственность. Ты просто даришь нас нашему царю, не требуя никакого выкупа. Выбирай любую, кого пожелаешь.
— Я выбрал царевну Ормиздухт.
— Очень хорошо. Я прикажу главному евнуху, и он передаст тебе царевну со всеми ее прислужницами и евнухами.
Спарапет встал. Когда он, поклонившись и пожелав царице цариц доброго пути, хотел было удалиться, она остановила его.
— Какова судьба человека, что ждет его впереди — известно одним лишь бессмертным богам. Нам не дано знать, что случится завтра. Счастье и несчастье возносят и низвергают человека по одним и тем же ступеням. Я хочу оставить тебе залог своей благодарности. Если окажешься в беде, пришли мне его, и царица цариц сделает все, чтобы протянуть тебе руку помощи.
С этими словами она сняла с пальца свой именной царский перстень и протянула князю Мамиконяну.
Спарапет учтиво отказался.
— Твоя доброта — лучший залог для меня, царица.
Он еще раз поклонился и вышел из шатра.
Весть об освобождении уже разнеслась по всему гарему, и радость прекрасных пленниц была беспредельна. В безграничном восторге они благословляли и прославляли того, кто даровал им свободу. Если бы строгость обычаев не принуждала их к сдержанности, женщины выскочили бы из своих закрытых шатров, чтобы выразить спарапету свою глубокую благодарность.