Самый бешеный роман

Богданова Анна Владимировна

– Что значит «угу»?! Хороший, большой роман-эпопея.

– Насколько большой? – поинтересовалась я.

– Сейчас скажу, – она закряхтела в трубку, – целая тетрадка.

– Общая?

– Кто общий?

– Сколько страниц?

– Сколько-сколько! Говорю тебе – эпопея. Разве эпопея может быть маленькой? Тетрадка за две копейки в линеечку. Хотя нет, постой, тут у меня сзади еще что-то написано… Купить: сгущенки, колбасы докторской, молока. Телефон Олимпиады Ефремовны 222…, телефон, куда звонить во время пожара, телефон сына, молитва… А в скобках написано… Подожди, тут еще что-то в скобках. А! Молитва, а в скобках

написано: «очень хорошо помогает, если я снова потеряю очки». Потом вот что, послушай-ка:

Умом Россию не понять,Аршином общим не измерить:У ней особенная стать —В Россию можно только верить,

– прочитала бабушка с выражением, а последнюю строку произнесла уж совсем до неприличия патетично. – Ну, как тебе? Сама сочинила! – похвасталась она. – Намедни бессонница мучила, вот и придумала. Понравилось?

– Очень. Мне всегда нравилось это стихотворение Тютчева.

– Кого-кого?

– Федора Ивановича Тютчева.

– Да? А разве это не я его сочинила? Странно.

– Ну, где роман-то?

– Да сейчас найду, что ты, ей-богу! Вот он! С другой стороны тетрадки. Раз, два, три… Три! Три странички!

– Эпопея в три странички?!

– А что? Мал золотник, да дорог! – прокричала бабушка и бросила трубку.

Нет, завтра уж точно отключу телефон и напишу наконец первое предложение, а потом все как по маслу пойдет.

Хотя нет – отключать телефон нельзя ни в коем случае! Вдруг позвонит Любочка из редакции, а вдруг сам Кронский, хотя это маловероятно, но Любочка вполне может позвонить и попросить меня приехать что-нибудь подписать. А там я снова могу увидеть героя моего романа.

Я категорически отказалась от мысли отключить телефон – ведь я решила мозолить Кронскому глаза до тех пор, пока он в конце концов не поймет, что я – его судьба. А телефон – это моя единственная связь с внешним миром.

02.00. Думаю о том, как все-таки хорошо, что я не стала жертвой убеждений и интересов собственных родителей и что меня зовут вполне нормальным именем – «просто Мария», что меня можно называть и Марья, и Мариша, и Маня, и Машенька, и Манюня, и… короче, по-разному. Помню, в школе меня все дразнили Корытом из-за фамилии – Корытникова, Икки – Икотой, Пульхерию – Херей, а Анжелку или Огурцом или Насисьником, потому что как раз в то время была мода на бюстгальтеры «Анжелика». Хорошо хоть меня – одну-единственную из нашей компании – назвали в честь прабабушки. И слава богу, что прабабушку звали не Транквиллина, Акслипиодота или, того хуже, Яздундокта.

Ну до чего же не хочется залезать в эту омерзительную кровать и моргать в темноте до утра! Но ничего не поделаешь – натягиваю пижаму и ныряю под одеяло.

До пяти часов придется снова натыкаться на бетонные стены, мучительно разыскивая среди бесполезных входов в лабиринт сна единственный нужный.

* * *

И все-таки у меня ужасно развита интуиция! Я как знала, что мне позвонит Любочка, и хорошо, что не отключила телефон.

Она позвонила мне вчера и попросила приехать, взять авторские экземпляры книг, и сама же проговорилась о герое моего романа.

– Приезжай на этой неделе, – сказала она, – а то в понедельник днем в редакции будет полно народу, к

тому же Кронский должен заехать к двум часам, и эти твои книжки занимают столько места… Я все время о них спотыкаюсь!

– Ой! Я никак, ну просто никак не могу на этой неделе! У меня все расписано. Сейчас посмотрю в дневнике, есть ли окошко. – Я выдержала паузу, будто смотрю в дневник, которого у меня отродясь не было, и ответила: – Представляешь, как назло, у меня единственный свободный день – понедельник. Я быстренько. Только заберу и сразу уеду. Даже никто не заметит моего присутствия.

– Все понятно, – после минутного молчания сурово сказала Любочка, – ты влюбилась в Кронского.

– Господи, глупости какие! Как тебе это могло прийти в голову?!

– Ладно, в понедельник так в понедельник, только знай – этот твой Кронский – еще тот ходок! – Особенно смачно Любочка произнесла слово «ходок» – Да, и вот еще что… У меня к тебе разговор.

– Что за разговор?

– Ты читала «Дневник Бриджит Джонс» Хелен Филдинг?

И она пристает ко мне с этим «Дневником»! Да что ж за напасть-то! Что в нем такого особенного? Или я пишу хуже этой Филдинг?

– Короче, если не читала, прочти и попробуй написать нечто подобное, только героиня, естественно, должна быть русской девушкой и вообще все должно происходить не где-нибудь там, а у нас, в Москве.

«Вот бред-то! Я еще должна кому-то подражать!» – подумала я, но сказала:

– Я попробую, но только после того, как допишу роман.

– Который еще не начинала? – ехидно спросила она. – И все-таки подумай о том, что я тебе сказала, а в понедельник я тебя жду.

Сегодня четверг, и у меня появился повод оторваться от компьютера хотя бы на один вечер и встретиться с подругами. Все утро я нервно курила, придумывая первое предложение романа. И… Эврика! Я придумала целую кучу предложений, которые моментально складывались в абзацы, пока не оборвались в конце главы! Это, наверное, на меня так подействовал вчерашний Любочкин звонок, не иначе! Вот оно, начало моего будущего романа:

«Впервые я увидел ее за столиком открытого летнего кафе на Арбате. Я, как обычно, возвращался вечером с работы, и вдруг она – прекрасная незнакомка в строгом синем костюме и шляпе с огромными полями. В одной руке она держала чашечку кофе, пикантно отведя мизинец, в другой тлела длинная дамская сигарета.

Я человек забитый, необщительный и неразговорчивый, а на женщин, особенно на ровесниц, не обращаю ни малейшего внимания. Но тогда, в тот роковой вечер, на закате, кровью с молоком разлившемуся по небу, я замер, увидев эту женщину, – мне показалось, что она сошла с небес специально для меня. Я, не задумываясь, сел за столик напротив и пристально, неприлично долго разглядывал ее.

Она явно была старше меня. Скажу даже больше, это была женщина бальзаковского возраста, и у меня не было никаких шансов познакомиться с ней – она попросту не стала бы разговаривать с таким, как я, – мне ведь всего 22 года, и я не слишком красив.

Она приворожила меня тогда, в тот день, когда Арбат залился кроваво-молочным закатом, и я, как слепец, последовал за ней, словно за поводырем.

Так мы дошли до серого шестиэтажного дома…»