Самый безумный из маршрутов

Матис Аспен

Я совершенно не думала о том, как может опечалиться и прийти в ужас моя мама, узнав, что ее Девочке-Куколке причинили боль, я размышляла о том, что в ее глазах подтвердила все ее опасения насчет меня. И от этого я чувствовала себя опустошенной.

Она считала, что я не в состоянии позаботиться о себе, и в моих глазах изнасилование это, естественно, подтверждало. Я считала, что в одну секунду изнасилование стерло все мои достижения и доказало, что мама была права насчет меня. Я страдала не только из-за стыда от произошедшего, но и от стыда за то, что не смогла доказать даже себе, что была состоявшейся и независимой личностью.

Я рассказала

ей только: «Я ему сказала „Успокойся“, а затем – „Прекрати“. Я словно одеревенела». Я не сказала ни слова о марихуане. Я не сказала о траханье в грудь.

Пока я говорила, она не произнесла ни слова. Я представила ее в нашем доме в Ньютоне. Ей было 62, она была еще весьма энергичной, а ее волосы были цвета серой плачущей горлицы. Я пережидала ее молчание. Я боялась, что новость о том, что ее девочка была изнасилована, напугает ее. Я боялась, что это убьет ее. Прошло несколько секунд молчания. Наконец она заговорила.

«Ты должна поговорить об этом с консультантом, – сказала она решительно. – Моя мама знает психолога на Вебер-стрит». Она сказала, что сейчас же найдет для меня информацию.

«Сейчас же», – теперь замолчала я.

«Дебби?»

«В этом нет необходимости, – сказала я. – Я уже кое с кем говорила в колледже».

Ее тон переменился, я это почувствовала по ее дыханию – почти бесшумному и, как обычно, легкому. Я ждала, когда она скажет что-нибудь еще. Мне не нужна была ее практическая поддержка, мне нужно было утешение. Наконец она вновь заговорила: «Ты хорошо пообедала?» Я почувствовала себя так, будто получила пощечину. Я быстро захлопнула крышку телефона.

Я не могла поверить, что она задала такой странный, неуместный вопрос. Я пожалела о том, что все ей рассказала. Я хотела бы отмотать время назад, чтобы не делать этого. Воздух в моей комнате был затхлым, пах грязными носками и засохшей менструальной кровью. Но сейчас у меня не было месячных. Телефон мой зажегся – МАМА, – но я не ответила. Мне нужно было выйти наружу, убраться отсюда подальше.

Я забрела в магазин повседневных товаров «Коноко» и купила фунтовый пакет розовых арбузных леденцов «Джолли Ранчерс». Я сосала их один за другим на пути к реке. Река была гладкой и черной, она красиво изгибалась к северу в сторону Денвера. Я представила себе, что, не останавливаясь, иду на север, до самого Денвера, ложась поспать, когда устану, в тихих кустах у реки, никем не замечаемая – в моем безумном воображении я чувствовала освобождение. Белые осины и желтая земляная тропа пропадали: их поглощала ночь.

Я ожидала, что мама опечалится, что ей будет больно, что для нее это будет потрясением. Ее безразличие было совсем не тем, чего я ожидала. Оно шокировало меня так же сильно, как и само изнасилование.

Я подумала о своем брате Джейкобе, хотела получить от него совет.

Когда я начинала учебу в средней школе, неуверенная и испуганная, я спросила Джейкоба, что будет, если я никому не понравлюсь. Он сказал, что мне надо записаться в несколько кружков, чтобы попробовать что-нибудь новое и узнать как можно больше. Когда я переживала, что в новой школе мне будет очень трудно, Джейкоб меня успокоил: он также сказал, что я буду одной из самых умных ребят в Оук Хилл. Там будут такие же дети. У меня будет все хорошо.

От этого я почувствовала себя лучше. Я почувствовала сильное облегчение. Джейкоб был прав. Я доверяла своему брату.

На этот раз Джейкоб тоже должен знать, что мне делать.

Спустя четыре недели после изнасилования Джейкоб вылетел в Колорадо Спрингс; я не могла его дождаться. В последний раз, когда мы с ним разговаривали, мы поссорились, и я нервничала – отношения между

нами охладели, но я надеялась, что все это осталось в прошлом. Он был мне нужен. Я не сказала ему, что произошло со мной на вторую ночь моего пребывания в колледже. Он оставался в счастливом неведении. И я знала, что он прилетел в Колорадо не из-за меня, а чтобы участвовать в выборной кампании в пользу Обамы – был конец сентября 2008 года, а Колорадо был «колеблющимся штатом». Осень была свободным временем Джейкоба – период после завершения бейсбольного сезона и до начала весенних тренировок в феврале. Но я верила, что он выбрал Колорадо Спрингс из-за меня.

Я обдумывала, как я ему все расскажу, пока мы будем ехать в старом нежно-голубом «Кадиллаке» моих дедушки и бабушки среди золотистых дрожащих осин до самых гор цвета утреннего неба. Я сообщу ему плохие новости. Очень плохие новости. Он будет слушать, а ветер будет шуршать в осинах с необычайно белыми стволами, красиво будет опускаться первый осенний снег, а автомобиль занесет на льду, и он врежется в мягкий сугроб. Белоснежные хлопья будут собираться в сугробы возле бесцветных осиновых стволов. Дороги с замерзшей желтой почвой будут расходиться в разные стороны и пересекаться, образуя непредсказуемую и беспорядочную дорожную систему.

Я представила, как он будет слушать, как он опечалится, как будет разбито его сердце и он скажет: «Мне жаль. Я люблю тебя. Это ничего не меняет». Он стиснет мои плечи и погладит меня по спине, и мы будем сидеть в тишине, в уютном тепле стоящей машины, а снежные хлопья будут лететь на ветру. Мой большой брат даст мне почувствовать себя вновь защищенной.

Но все произошло не так. Он приехал, когда меня не было дома; я была в пешем ознакомительном походе по каньонам Юты с небольшой группой первокурсников, членов Клуба отдыха на природе. Он остановился на ранчо моих бабушки и дедушки, в трех милях от студенческого городка, провел там две ночи, и вечером, когда я вернулась, встретил меня на лужайке. На мне был рюкзак, а все вещи были грязными от пыли пустыни. Он обнял меня, а я прижалась к нему. Он был здесь, чтобы агитировать за Обаму. Но он нужен был здесь для меня. Я чувствовала себя в большей безопасности, зная, что он рядом. На зеленой лужайке, вся запыленная и утомленная, под желтыми придорожными фонарями я на минуту почувствовала себя лучше, так хорошо, как будто все налаживалось, как будто Джейкоб мог все уладить.

Я рассказала ему все в «Кадиллаке» нежно-голубого цвета. Мы были не в осиновом лесу, а в студенческом городке колледжа Колорадо. Мы говорили о том, где будем ужинать – в ресторане техасско-мексиканской кухни «Хосе Малдунс» или обойдемся бутербродами. Он спокойно слушал. Машина была припаркована с южной стороны кампуса, возле общежития первокурсников. Вдали, на месте дорожной аварии, машина «Скорой помощи» мигала красными и ярко-синими огнями. Мы сидели в машине с тихо работающей печкой вдали от этого; мы не слышали звука сирен и не знали – или нам было все равно, – что кому-то была нужна помощь.

«Могу я тебе что-то рассказать?» – спросила я, зная, что начала неправильно. Мой голос был обыденным, несоответствующим. Джейкоб выглядел раздраженным в тот вечер, он был голоден, и мы не говорили ни о чем важном. Я уже сожалела, что начала этот разговор таким образом. Но я не могла не сказать.

Он подождал: «Я слушаю».

«Меня изнасиловали во второй вечер в колледже», – быстро проговорила я, настолько быстро, что не была уверена в том, что он услышал.

«Как? – сказал он. Его лицо становилось то красным, то синим от переливающихся огней „Скорой помощи“. – Как это?»