Самый далёкий берег

Бушков Александр Александрович

Всерьез заинтригованный, Кирьянов спросил:

— А если я… нет, я не так сформулировал. Если существо, родившееся на планете, входящей в Содружество, откажется работать вообще? Вот просто так возьмет и откажется. Заявит: “Не хочу работать и никогда не буду!” Что с ним будет?

— Удачный вопрос, — сказал психолог. — Вы сберегли мне время, я намеревался вас к этому подвести… Скажу сразу, что подобные случаи — я имею в виду, когда дело касается граждан полноправных планет — чрезвычайно редки. Это общественный уклад, знаете ли. Разумному существу неприлично и стыдно не работать. Воспитание, традиции… И все же случается… Гораздо чаще, чем преступления.

— И тогда?

— И тогда разумное существо

становится гарантом, — ответил доктор. — Кому-то может показаться, что оно неизмеримо больше приобретает, нежели теряет… Все зависит от точки зрения… Гарант — это обитатель Галактики, который приобретает право на удовлетворение всех возможных потребностей. Понимаете? Всех возможных. Если он захочет иметь в своем безраздельном владении целую планету, которую следует застроить хрустальными дворцами, выкопать там рукотворные моря и перекинуть через них золотые мосты — это желание будет выполнено. Ведь оно не нарушает прав других разумных существ… Есть и другая сторона. Гарант навсегда лишается возможности принимать участие в жизни общества. Он не сможет исполнять те социальные функции, на которые имеют право трудящиеся галакты, — обсуждать изменения в законах, участвовать в голосованиях, публично высказывать свое мнение по разнообразным вопросам галактической жизни, исключается из референдумов, наконец, не может пользоваться заведениями, которые посещают зарабатывающие. В общем, у него есть все. Много более того, что может себе позволить даже получающий жалованье высшей категории галакт. Но гарант — вне общества. И отношение к гаранту, знаете ли… Это даже не отчуждение. Гарантов попросту не видят, глядя на них. Они живут в другом мире. Вы поняли?

— Кажется, понял, — сказал Кирьянов. И повторил, чувствуя себя последним идиотом: — Кажется, понял… Значит, эти летающие дворцы, чудесные сады… Эти беззаботные бездельники… Это никакая не аристократия, верно?

— Ну разумеется, — сказал доктор. — Мне по роду занятий положено быть осведомленным о многих старинных понятиях… В Галактике нет никакой такой “аристократии”, голубчик. Это были обыкновенные гаранты. Я уже просмотрел коды на карточках. Знаю, о ком идет речь. Планета не так давно принята в Содружество, но из-за старинных традиций очень и очень многие, главным образом та самая потомственная аристократия, решительно отказались работать за жалованье. Для них это оказалось невероятно унизительно. Ну что же, механизм отработан… Те, кто вас навестил, — гаранты в пятом, если мне не изменяет память, поколении.

— Но позвольте! — вскинулся Кирьянов. — Сами-то они считают…

— Я понимаю, — кивнул доктор косматой башкой. — Сами они считают, что из-за давности их родов и уникального положения планеты Галактика склонилась перед ними, да так и продолжает стоять в почтительной позе, удовлетворяя все их прихоти… Ну и что? В сущности, гарант — это ребенок. Эгоистичный, жадный, полностью лишенный социальной ответственности… Его жалеют, ему подыгрывают, только и всего. И будут подыгрывать до тех пор, пока его прихоти и капризы не затрагивают прав и интересов других. Галактика достаточно гуманна, чтобы позволить себе именно такое отношение к людям, которые не желают стать социально ответственными… И достаточно богата. Пусть их… В итоге их настолько мало по сравнению с работающими…

Кирьянов чувствовал, что уши у него пылают. Вновь и вновь вспоминал лицо полковника Зорича, молчаливо смирившегося с тем, что в его кабинете был наскоро устроен походный бордель — ну конечно, это было просто-напросто молчаливое презрение, жалость к убогоньким, неполноценным, ничего удивительного, что не последовало санкций, даже раздражения не было…

— Теперь вы все поняли, надеюсь? — спросил доктор.

— Все, — сказал Кирьянов, глядя в пол и по-прежнему содрогаясь от жгучего стыда. —

Я могу уйти?

— Ну разумеется! Вас уже ждут… Вы ведь никогда больше не будете так поступать?

— Никогда, — сказал Кирьянов.

Лучше бы в морду дали, думал он, выходя из кабинета. В камеру кинули на здешние пятнадцать суток, кулаками по столу стучали и лампой в харю светили… Хуже всего то, что они не злятся и не обижаются, а молча сочувствуют дикарю, не знающему очевидных вещей. Надо же так жидко…

В коридоре он увидел прапорщика Шибко — тот с непроницаемым лицом шел навстречу, четко печатая шаг, огромный и грациозный, как хищный зверь вроде леопарда, вел под локоток угрюмого Мухомора — и под правым глазом последнего наливался темным основательный синяк. Следом поспешал ракообразный этический комиссар и взволнованно верещал:

— Тысяча извинений, уважаемый прапорщик, но я не в силах отделаться от впечатления, что это пятно на лице данного разумного существа возникло в результате…

Шибко приостановился, оглянулся через плечо и ответил с восхитительной небрежностью:

— Уважаемый этический комиссар, тысяча извинений, но вы плохо знакомы с обычаями нашей расы. Радость встречи после долгой разлуки у нас выражается в том, что мы наносим друг другу легонькие удары верхними конечностями в область органов зрения, что и имело место в данном случае… Ведь правда?

Мухомор угрюмо кивнул. Комиссар остался стоять посреди коридора, глядя им вслед, и Кирьянов каким-то удивительным манером понял, что его облик выражает собою тягостное раздумье и сомнение. Но они уже были далеко.

— Пошли, — сухо бросил Шибко Кирьянову. — Гос-спода офицеры, мать вашу…

— А чего сразу в рыло? — мрачно пробурчал Мухомор.

— А чтобы глупости всякие не организовывал и новичков в побег не сманивал, — безмятежно ответил Шибко. — Беги, пожалуйся в Ассамблею, имеешь полное право… Вон, в углу как раз видеофон… Ну?

— Сроду не стучал, — буркнул Мухомор, отворачиваясь.

— Вот и шагай.

— А чего сразу в рыло?

— Разговорчики в раю! — прикрикнул Шибко. И неожиданно ухмыльнулся во весь рот. — До чего ж вы меня огорчили, сукины коты, ни в сказке сказать, ни пером описать. Похабщина у вас получилась, а не самоволка. Толковый солдат дернет в самоволку, лишь предварительно разведав все стежки-дорожки, возможные пути отхода, перемещения и укрытия. И никак иначе. А вы не придумали ничего лучшего, кроме как слинять с карточками гарантов… Тоска и стыдобушка. Ты хоть понимаешь, Мухомор, как запомоился?

На Мухомора было невозможно смотреть без скорби. Хоть ваяй с него аллегорическую фигуру Беспредельного Уныния.

— Кто ж знал, — сказал он потерянно, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. — Только и разговору было — гаранты, гаранты… Кто ж их видел на самом деле? Я ж думал…

— Хвостовым мозгом ты думал, чадушко, — безжалостно сказал Шибко. — Даже не спинным. Будет время, расскажу тебе про Владика Проныру. Был такой еще до тебя, задолго тому… Вот тот бегал — завидки брали, слезы наворачивались от умиления… Гений был в своем роде. Куда уж тебе, гунявому… Ничего, ребята, не переживайте. Я в отличие от этого крабика этического гуманизмом не страдаю. Вы у меня еще оба хлебнете вдоволь строевой и изучения оружия — согласно соответствующим статьям устава, пусть и напечатанным мелким шрифтом. От рассвета, как говорится, и до горизонта… Не на губу же вас сажать? У нас ее сроду не водилось, это при Митрофаныче разве что, во времена его орлиной юности… Вот тогда бы вы насиделись на хлебе и воде… Ничего, и у меня побегаете, что твои электроны по орбитам, зуб даю. А знаете, за что получите от отца-командира дополнительный втык? Акция объявлена, дорогие мои, группа давно должна быть на месте — так нет, изволь за вами гоняться, зайчики-побегайчики…