Самый далёкий тыл
Шрифт:
– Гришин.
– Никогда не слыхал.
Отец порылся в своих бумагах и вытащил оттуда две фотографии. Он подошёл к судейской трибуне и передал снимки судьям. Полковник и два майора рассмотрели фотографии, покачали головами, посмотрели на меня с явным презрением и отдали снимки отцу.
– Свидетель Дроздов, – сказал отец, сунув мне в руки эти фотографии, – ты узнаёшь людей на этих снимках?
Я посмотрел на фотографии. На первом были показаны крупным планам я и Гришин на фоне грязной кирпичной стены. Я держал в руках брезентовый мешок, и Гришин совал туда пачки американских сигарет. Второй снимок представлял собой такую
– Ну так сейчас, – говорил отец с презрительной гримасой на лице, – я надеюсь, ты узнаёшь гражданина Гришина?
Я молчал.
– Да или нет?!
– Да, – пробормотал я.
– Так почему же ты лгал? И почему ты занимаешься перепродажей ворованных товаров? Тебе только четырнадцать, а ты уже вор, ты – преступник! Ты понимаешь это? Почему ты делал это?!
Я посмотрел в его глаза, сузившиеся от гнева.
– Потому, – сказал я, – что я был голоден. И мой брат был голоден. И моя мама была голодна. Вот почему…
Глава 6. Алекс. Тихий Океан. Апрель 1943 года.
Мне было двенадцать, когда отец рассказал мне историю капитана Лаперуза. Даже сейчас, двадцать лет спустя, я отлично помню, что не бесстрашные путешествия знаменитого француза произвели на меня такое сильное впечатление – во всяком случае, вначале, – а меня поразило его пышное аристократическое имя.
– Пап, – сказал я, – повтори, как его звали.
Отец усмехнулся и произнёс со звучным грассированием в голосе:
– Жан-Франсуа де Галауп, граф де Лаперуз!
Заворожённый этим именем, я повторил:
– Граф де Лаперуз… Ну и ну! Вот так имечко! Пап, как ты умудряешься так красиво картавить? Я картавить не могу.
Отец рассмеялся.
– Мы, Алёша, русские. Мы славяне. В славянских языках нет картавости. Попроси маму научить тебя французскому – и ты скоро начнёшь картавить, как настоящий француз.
– Мне до смерти надоели её уроки английского, по правде говоря… И в английском тоже надо картавить, но по-другому. У французов получается красивее. А как насчёт китайского? Китайцы картавят?
– Я не заметил. Я не знаю китайского.
– Но ты ведь работаешь с китайцами. Мог бы и заметить.
Отец пожал плечами.
– Я слишком устаю на работе, Алёша, чтобы замечать, как китайцы разговаривают, – сказал он. – И в любом случае, мы в Китае временно. В один прекрасный день мы вернёмся в нашу страну. Наше место – в России.
Я слышал эти слова бесчисленное количество раз. Их повторяли вновь и вновь: «Наше место – в России…», «Мы принадлежим России…», «Мы вернёмся в Россию – рано или поздно!». Отец говорил эти слова; мама произносила их. Наши друзья, русские эмигранты, повторяли эти заклинания изо дня в день. Они бежали в 1922 году в китайскую провинцию Манчжурия из Читы, Хабаровска и Владивостока, спасаясь от наступающей Красной армии.
Но в глубине моего сердца я чувствовал – я знал! – что мы не вернёмся в ту страну, которую мои родители и их друзья называли – часто со слезами на глазах – Матушкой-Россией. Отец и почти все его друзья работали грузчиками в порту. Мы жили в бедняцких кварталах на
…– Пап, – спросил я, – что он открыл, капитан Лаперуз?
– О, он был замечательный человек и великий мореплаватель! – воскликнул отец. Его голос всегда звучал взволнованно, когда он рассказывал о географических открытиях и исторических событиях. Перед войной и революцией он был профессором Московского университета.
– Ты сказал, что он отправился в путешествие по Тихому океану в 1785 году, верно?
– Да, из французского порта Брест. В его распоряжении было два фрегата – «Астролябия» и «Буссоль». Эта смелая экспедиция длилась четыре года. Ты можешь себе представить, Алёша, – четыре долгих года, вдали от дома и семьи, где-то между незнакомыми землями со странными названиями Санта Круз, Соломоновы острова, Аляска и Новая Каледония!..
– Недалеко от Манчжурии?
– Нет, – сказал отец, – он не был в Манчжурии. Но в 1787 году он оказался первым европейцем, проплывшим между двумя островами, Сахалином и Хоккайдо. Этот пролив, соединяющий Тихий океан с Японским морем, так и называется – пролив Лаперуза…
***
…Я припомнил этот разговор, сидя с Джимом Крэйгом на верхней палубе «Феликса Дзержинского» – советского грузового корабля, завершавшего долгое путешествие из Сан-Франциско во Владивосток. Мы не могли плыть на американском судне. Ни один американский корабль не мог пересечь безнаказанно Тихий океан из-за опасности японских подводных атак. Но русские были в то время в мире с японцами – и японцы не осмеливались нападать на советские корабли.
Оба гористых острова, Сахалин и Хоккайдо, были ясно видны в этот солнечный день на горизонте. Было трудно увидеть пролив Лаперуза между ними, но я знал, что он там, точь-в-точь как мой отец поведал мне двадцать лет тому назад.
– Сойя Кайкио, – сказал Джим, искусно имитируя японский акцент.
– Пролив Лаперуза, – перевёл я.
– Точно, – кивнул Джим, подливая себе виски. – Япошкам наплевать на это европейское название – пролив Лаперуза. Это их острова и их пролив. То есть, это их, пока мы не раскровянили им их жёлтые рожи, и тогда наш старый добрый звёздно-полосатый флаг взовьётся по обе стороны их Сойя Кайкио! – Он засмеялся, довольный своим красноречием. – Но ты, я вижу, знаешь японский.
Я пожал плечами.
– Не особенно хорошо. Китайский я знаю намного лучше.
Джим Крэйг – американский консул во Владивостоке. Ему сорок шесть; мне – тридцать два. Он – бывший полковник, превратившийся в дипломата; я же – журналист из «Вашингтон Телеграф». Он – типичный американский ирландец; а я – не совсем типичный американец русского происхождения.
Мы с Джимом – антиподы, но за время нашего долгого путешествия между Калифорнией и советским Дальним Востоком мы, единственные американцы на этом русском холодильнике, стали почти друзьями.