Самый далёкий тыл
Шрифт:
– Серёжка, – сказал Мишка, – я думаю, Марк Твен что-то напутал. Я думаю, Том и Бекки должны были целоваться страстно, а не так, как он написал – еле-еле.
Мы сидим с ним на краю причала. Я ловлю рыбу и покуриваю бычок американского «Кэмела», а Мишка сидит рядом со мной и читает вслух «Приключения Тома Сойера».
– Как целоваться? – не понял я.
– Страстно.
– Что значит – страстно?
– Это значит, их поцелуй должен быть очень длинным, и им от этого очень хорошо, – объяснил Мишка, держа книгу перед своими близорукими очками. – Их сердца стучат как бешеные.
(Вот вам ещё одно любимое Мишкино словечко – «сексуальный». Ну все знают, что люди женятся и трахаются. Или не женятся, но все равно трахаются. Но спрашивается, зачем обычное траханье называть иностранным словом «секс»?)
Хоть я и не чувствовал никакой страсти по отношению к Таньке, я попробовал однажды поцеловать её, однако, ничего страстного из этого не вышло – она просто долбанула меня книгой по башке и смылась – и на этом вся «страсть» закончилась.
Будто читая мои мысли, Мишка спросил:
– Ты пробовал целовать Таньку?
– Нет, – соврал я. – Кому это надо?
– Не будь дураком, – объявил Мишка. – Нет книги, где бы кто-нибудь не целовал кого-нибудь. Может, только Робинзон Крузо никого не целовал, потому что он провёл на острове двадцать восемь лет в полном одиночестве. Кого он мог целовать – козу из своего стада?
Тут вы должны понять, что Мишка полностью и окончательно чокнут на книгах («книжный червь», как говорит мама); он начал читать, когда ему исполнилось пять лет – как раз тогда, когда я пошёл в школу. В школе у меня было плохо с уроками чтения. Я сразу возненавидел тридцать две буквы русского алфавита, которые надо было выучить наизусть и знать в строгом порядке. Танька однажды сказала мне, что у американцев в их алфавите всего двадцать шесть букв. Счастливые американцы. Мало того, что у них есть белый хлеб, и настоящие кожаные ботинки на толстой подошве, и длинные шикарные машины, которые я видел в их кино «Джордж из Динки-джаза», – так даже их алфавит короче нашего!
В общем, пока я неохотно делал уроки, Мишка всегда крутился рядом, заглядывая мне через плечо. Он завёл себе тетрадь и скопировал туда все тридцать две буквы, причем, его почерк, конечно, был намного лучше моих каракулей. И ещё он любил декламировать идиотские стихи, которые нам задавали учить в первом классе.
Скоро Мишка стал читать как сумасшедший, дни и ночи напролёт, почти без перерыва. Когда наш батя ещё жил с нами, до того, как мать выгнала его, он записал нас – меня и Мишку – в библиотеку НКВД, где он большая шишка. НКВД – это значит Народный комиссариат внутренних дел, то есть эта контора даже важнее, чем милиция, и отец там служит подполковником. Так вот, я беру книги в библиотеке, может, раз в две недели, как любой нормальный человек; но Мишка сидит там часами, не вылезая оттуда, читая одну книгу за другой, как окончательно свихнувшийся маньяк.
В нашем доме, по Ленинской, 24, живёт ещё один лунатик-книгоед – шестидесятилетний кореец-дворник, дядя Ким. То есть, он жил там до того, как его арестовали в декабре, когда арестовывали всех корейцев и китайцев, живущих во Владивостоке. Его задрипанная квартира была вся засыпана книгами, газетами и журналами. Ну, и конечно, он и Мишка стали вроде как друзья. Я помню один жутко холодный день, когда мы – дядя Ким, Мишка и я – отправились в дальний магазин, где-то на окраине, чтобы отоварить наши продкарточки. Страшный ветер со стороны бухты завывал как бешеный. Мы были голодные и
Мы очень разные пацаны – я и мой брат. Как я уже сказал, он не может драться; но он не может ещё и играть в футбол, и не может даже плавать. Ему это всё до лампочки. Я пробовал много раз научить его плавать в нашем море (которое какой-то мудозвон назвал Японским), но он сказал, что это всё потеря времени, и что лучше использовать это время на чтение. Я же могу драться до победы даже с парнями старше меня на два-три года, и я плаваю как лягушка. Я могу держаться под водой больше минуты и без труда ползаю по дну с открытыми глазами, ловя маленьких крабов, которые мы называем «чилимами».
Я часто завидую Мишке. Ничто его не колышет. Я, может, тоже хотел бы сидеть целый день, читая рассказы о таинственных островах и приключениях Христофора Колумба; но я не могу себе это позволить – и вот почему: я должен думать о семье. Когда мать сказала отцу, чтобы он выметался из нашей квартиры как можно скорее, она, помню, добавила тихим спокойным голосом, как только наша мать умеет: «Не вздумай посылать мне свои деньги; я их не возьму. Твои деньги испачканы кровью». И наша семья осталась без большой батиной зарплаты.
Вот такая женщина наша мать. Она очень смелая. И самая красивая. Я смотрю на Таньку, которая сидит в классе рядом со мной, и сравниваю её с матерью. Но тут, честно, не может быть никакого сравнения! Мать у нас высокого роста; у неё длинные волосы и большие голубые глаза, и потрясная фигура. Вы понимаете, о чём я говорю? У Таньки же вообще нет никакой фигуры, если не считать двух маленьких прыщиков – там, где у взрослых женщин торчит настоящая грудь; и ещё у неё длинные худые ноги в цыпках и царапинах.
Мишка и я – мы решили давно, что мы женимся лет через десять или пятнадцать только на таких женщинах, что похожи на мать. Мишка говорит, что она напоминает ему Жанну д'Арк, о которой написаны три главы в толстой книге о Столетней войне. Главная разница, говорит он, это то, что Жанне было семнадцать лет, когда она была французским генералом (тут, понятно, автор заливает – какой дурак поверит, что можно быть генералом в семнадцать лет?); а нашей матери тридцать три года, и она работает медсестрой в военно-морском госпитале.
И поскольку мать отказалась брать батины деньги, запачканные кровью, теперь я должен помочь ей прокормить нас с Мишкой.
Вот потому я и сижу на 34-м причале и ловлю рыбу на ужин. И вот поэтому я время от времени смотрю на горизонт, где мне виден вход в нашу бухту, надеясь, что оттуда, из-за Чуркин-мыса, вдруг выплывет громадный холодильник из Америки, с колбасными консервами, и сгущенным молоком, и сливочным маслом, и сигаретами, и жевательной резинкой.
Я знаю как свои пять пальцев, как заработать пару рублей на этих товарах, которые нам посылают богатые американцы. Мишка говорит, что их закон, по которому они шлют нам это добро, называется по-английски Ленд-Лиз, что означает «дать в долг». То есть они нам эти товары вроде дают взаймы, чтоб мы расплатились после победы над немцами. Хрен мы им заплатим. Американцы, как любит говорить Мишка, просто наивные кролики.