Самый красивый конь
Шрифт:
— Ну, если это тебя оскорбляет… — сказал учитель.
— Значит, ты осел и есть! — крикнул Столбов и захохотал. Борис Степанович глянул на него внимательно и сказал:
— Кстати, автор этих стихов себя и своих одноклассников тоже считает ослами.
— Это почему же? — удивился Столбов.
— А тут так написано: „Осел среди ослов“, и я не понимаю, почему ослов так раздражает, что один из них „в председатели прорвался“. Это справедливо, ведь, значит, льва начальника они не заслужили.
— Это почему же? — опять спросил Столбов.
—
— Это Пономарев нарисовал. Пономарев!
— Что же он, сам себе письма пишет? — сказал учитель. — Это письмо Пономареву адресовано.
— Это он для конспирации.
— Нелогично. Успокойся. — Борис Степанович заложил руки за спину и прошелся по классу.
— Меня сильно огорчает не то, что вы не умеете шутить, но что вы не умеете отличать остроумие от оскорбления. Как вы медленно взрослеете и как вы медленно умнеете!..
— А Пушкин тоже карикатуры рисовал, — сказал Столбов.
— Пушкин в вашем возрасте свободно владел французским языком, латынью, дружил с умнейшим человеком своего времени, с философом Чаадаевым… А вы, я вижу, живете со дня на день, не думаете ни о прошлом, ни о будущем. Посмотрите, большинство из вас ничем серьезно не интересуется… Даже гражданская жизнь, я не боюсь этого слова. гражданская жизнь вашего класса вас не интересует… Ну ладно! — Он устало потер лоб. — Уж коли зашла у нас сегодня речь о басне, нарушим программу и поговорим сегодня о баснях. Басни писать уметь надо, ибо басня подчиняется определенным законам… В Древней Греции жил старый и безобразный раб по имени Эзоп… В перемену Мослов подошел к Панаме и, показав кулак, сказал:
— Ты, Панама, у меня еще узнаешь, как карикатуры рисовать!
Глава четвертая. „ТАКИЕ, БРАТ, ДЕЛА…“
Панама потерял спортивные трусы. Ну как теперь на физкультуру пойдешь? Все трусы у Панамы для этого дела не годятся. Из старых он вырос, а те, которые постоянно носит, вообще показывать нельзя. Они — в маленький цветочек. Это у мамы была такая материя, она взяла и Панаме трусов нашила. Мыкается Панама по коридору. Все на физкультуру ушли. Как раз четвертый и пятый уроки физкультура. Мог бы Панама домой пойти, да там делать нечего. Все на работе. Шатается он по школе, боится на завуча нарваться. Вдруг из учительской вылетает Борис Степанович, какой-то встрепанный, и в класс. В классе сразу тихо. Он чего-то там поговорил, опять в учительскую побежал, ну в классе, конечно, сразу шум, даже кто-то кукарекать начал. А еще восьмой класс! Опять вылетает Борис Степанович.
— Ну что ты будешь делать, — говорит, — никак дозвониться не могу. Как провалился! — И вдруг видит Панаму. — Ты чего делаешь здесь? Панама объясняет: мол, так и так,
— Это очень кстати, то есть это скверно, конечно. И вообще, в этом месяце я второй раз вижу, как ты уроки прогуливаешь. Смотри, добром это не кончится.
— Ну я же не специально… — оправдывается Панама, а в восьмом классе орут — хором петь начали! А еще восьмой класс!
— Вот что, — говорит Борис Степанович, — выручить меня можешь?
— Безусловно, — отвечает Панама.
— Это, конечно, непедагогично… И вообще категорически запрещается учеников по своим делам посылать, да тут вопрос жизни и смерти. Такие, брат, дела… Вот тебе деньги, адрес, садись на такси. Если охрана пускать не будет, звони по такому телефону. И записку эту в собственные руки Петру Григорьевичу отдай. Понял? В собственные руки! На стоянке было несколько машин. Видно, стояли они давно: на них успел желтый лист нападать. В первой машине шофер читал книжку. Панама решительно открыл дверцу, сел рядом и протянул бумажку:
— Здрасте, отвезите меня вот по этому адресу.
— Есть! — сказал водитель и начал выруливать со стоянки. — Собака, что ли? — спросил он, когда они понеслись по улице.
— Где? — спросил Панама.
— Да вот лечить-то?
— Кого? Шофер как-то странно на него посмотрел.
— Я говорю, зачем в институт-то едешь?
— В какой?
— Да ты хоть знаешь, куда едешь?
— Там написано, — глядя прямо перед собой, ответил Панама.
— Там написано: „Ветеринарный институт“, вот я и спрашиваю, собака, что ли, заболела?
— Нет, — ответил Панама, — я с письмом…
— А, — сказал шофер, — другое дело… А то я раза три доктора по адресам возил. Смехота! То у щенков зубки режутся, то кошка окотиться не может. Как сбесились все. А один едет, чуть не плачет — рыбки заболели! А рыбки-то эти гроша ломаного не стоят, и на сковородку-то не положишь. Панаме почему-то стало очень скверно. И неожиданно для себя он сказал:
— У меня тоже рыбки есть! — Хотя никаких рыбок у него не было.
— Ты — пацан, ты — другое дело. А тут взрослый дядька в игрушки играется!.
— Все лучше, чем водку пить! — сказал Панама и сам себе удивился.
— Это точно, конечно… — сказал шофер и замолчал. Панама был рад, когда они доехали. Он выскочил из машины, бодро толкнул дверь института, но сердце у него бешено колотилось. В большом вестибюле, за никелированным забором стояла толстая тетка с громадной кобурой на боку.
— Тетя, извините, пожалуйста, могу я видеть Петра Григорьевича Николаева?
— Пропуск заказан? — рявкнула тетка.
— Нет, тетя, я с письмом, — сказал Панама самым вежливым голосом, на который был способен.
— Звони по телефону! Панама набрал номер, написанный в бумажке.
— Можно попросить Петра Григорьевича, извините, пожалуйста…
— Его нет! — И трубка загудела. Панама опять набрал номер.
— А где Петр Григорьевич? Извините, пожалуйста.