Самый лучший инструмент

Мастер был стар… От природы невысокого роста, с годами он стал ещё ниже, а потом и вовсе согнулся в эдаком полупоклоне. Так и ходил, заложив потемневшие и загрубевшие от ветров и повседневной работы руки за спину, в своём неизменном залатанном и затёртом халате неопределённого цвета, старых сапогах и посеревшем от времени, в прошлом ослепительно

белом калпаке. Лицо его напоминало высохший урюк – в морщинах, с лёгким красноватым оттенком, как у большинства жителей высокогорья, со смешным белым пучком волос на подбородке. Молодыми были только глаза – бездонно-чёрные, не потерявшие с возрастом остроты. Ещё пальцы… Они казались позаимствованными у другого человека – длинные и тонкие, как у профессионального скрипача или пианиста, с аккуратно подстриженными и подпиленными, хоть и пожелтевшими от табака ногтями. Жил он один на краю маленького айыла, одним краем упиравшегося в почти отвесную скалу, с двух сторон окружённого покрытыми столетними елями горными склонами, сходившимися ущельем в эту самую скалу, и лишь с одной стороны имевшего единственную ниточку в большой мир – укатанную грунтовую дорогу, петлявшую по ущелью вдоль быстрой реки, настолько узкую, что даже две легковушки с трудом на ней разъезжались, да и то не везде.

Его маленькую глиняную хибару знали все в округе. Людей он не любил, сторонился и никогда ни с кем не разговаривал. Даже на вежливое приветствие он молча кивал и протягивал руку. Никто, даже самые старые аксакалы, не могли сказать, что когда-нибудь слышали его голос. Никто не знал, как его зовут, поэтому звали его просто – Немой. Немой Мастер. За него всегда говорили инструменты, которые он делал. Два раза в год он брал у кого-нибудь из сельчан лошадь с телегой, брал ножовку, топор и уезжал. Возвращался обычно через несколько дней, привозя с собой в телеге несколько абрикосовых чурбаков, заранее запримеченных и тщательно выбранных по одному ему известной методике. Очень бережно, по одному, он заносил их в дом, потом отвозил телегу и лошадь хозяину, а затем начинал обходить дворы, стучась в каждый дом, но ничего не говоря хозяевам. Они и так знали, что ему нужно. Если у них это было, они просто выносили и отдавали ему свёрток, если не было – качали головой и мастер шёл дальше. Он собирал бараньи кишки… Закончив

свой обход, мастер со всем собранным добром шёл к реке. Там он долго промывал и каменным скребком вычищал материал, а затем скручивал в тонкую нить, из которой получались струны. Мастер делал комузы. Его инструменты звучали далеко за пределами айыла. Даже издалека к нему приезжали знаменитые акыны и комузисты, чтобы заполучить самый лучший инструмент. Везло не всем. За работу мастер денег никогда не брал, но всегда, первый раз встречаясь с очередным клиентом, долго рассматривал его руки. Если увиденное удовлетворяло его требованиям, он молча кивал и показывал один, два или три пальца и так же молча уходил. Через указанное количество месяцев счастливчик возвращался и получал в руки самый лучший инструмент в своей жизни, с запасным комплектом струн, изготовленных по древней технологии. Отличительной особенностью такого инструмента было то, что в руках заказчика он играл, наполняя музыку дополнительными красками, заставляя танцевать и подпевать даже самых привередливых зрителей, но стоило его взять в руки кому-нибудь другому, он начинал играть “как обычно”… Если же, посмотрев на руки исполнителя, мастер отрицательно качал головой, никто и ничто в этом мире не могло заставить его выполнить эту работу.

Учеников он не брал, хозяйства не держал. Жил только тем, что оставляли ему под дверью благодарные клиенты, да местные жители, зная его натуру и уважая, периодически приносили продуктов…

В этот год мастер почему-то задерживался с поездкой за древесиной. Он нервно ходил по айылу, часто останавливаясь и прислушиваясь к чему-то. Всех приезжающих к нему музыкантов отправлял ни с чем. Местные обеспокоенно поглядывали – не тронулся ли старик умом? В одно утро он, наконец, подошёл к одному из местных и жестами попросил лошадь. На предложение взять и телегу категорично замахал руками. Человек удивился, но лошадь дал. Оседлав её, старик тяжело запрыгнул в седло и уехал. Вернулся мастер на следующий день, привезя с собой единственный толстый чурбак, притороченный к седлу. По виду бревно принадлежало очень старому дереву. Приведя назад хозяину “транспорт”, он потянул того в загон с баранами и указал пальцем на маленького ягнёнка.

Конец ознакомительного фрагмента.