Самый романтичный выпускной бал. Большая книга историй о любви для девочек
Шрифт:
– Ага, давай, я обрадуюсь! – согласился Кетов.
Я остановился у светофора. Когда зажегся зеленый и я осторожненько даванул на газ – мотор заглох.
Завел двигатель, теперь на сцепление не дожал, мотор – чух-чух! – опять замолчал в тряпочку. Не потому, что машина плохая, водитель – чайник. За мной уже супертачки концерт устроили. Черт, тороплюсь, еще и поэтому не получается… Чего сигналят? Можно подумать, через секунду их лайнеры в небо взлетят. Повернул ключ зажигания, снова одной ногой на сцепление надавил, другой – на газ, в этот раз
– Ты что, в космос? – засмеялся Кед.
– А! Ноги должны педали чувствовать, а у меня они пока их только находят и не путают, – объясняю. – То с плюсом давлю, то с минусом. – Я медленно поехал по улице. – Отец учил, учил, а потом рукой махнул. Сказал, со временем будет о’кей. Практика нужна.
Я переключился на третью, потом на четвертую скорость.
– Ага! А то спутаешь тормоз с газом! – сказал Кетов.
– А что? Такое бывало.
– У тебя?
– Да пока, слава богу, нет. Рассказывали, девчонка какая-то вместо тормоза на газ нажала и – человека задавила.
– Ни… – выругался Кетов. – Не, лучше велик! В сто раз лучше.
– Будет время, все на велики пересядем.
– У-у, когда это еще будет! Когда воздуха совсем не останется.
Едем мы потихоньку. И все меня на обочину тянет, мне кажется, там безопаснее.
– Слышь, Зима, ты деньги на выпускной сдал?
– Да. Неделю назад еще.
Кетыч вздохнул:
– Ну я, значит, на выпускной не пойду.
– Что так?
– Да попробуй у них деньги выклянчи. Украсть, что ли?
– Займи у кого-нибудь. Работать будешь – отдашь с зарплаты.
– А что? Это мысль. Работать-то я точно буду. Как пить дать… Слышь, а ты что, на Дымову запал?
– С чего ты взял?
– Что я, слепой, что ли? Зыришь на нее.
– И что дальше?
– Веришь в любовь?
– А кто же в нее не верит?
– Я.
– Откуда же дети появляются?
– Это не любовь, брателло. Это инстинкт. Вот у меня родичи. Каждый день скандалят. Вернее, каждую ночь. Отец дверью хлопнет, смоется. Налижется – и ночью в дверь давай бабахать. Спите, детки, я не шумлю. Ну вот… Он бабахает, а мать не разрешает открывать. Не хочет его домой пускать. Вот такая любовь…
– Как же ты спишь?
– Спишь! Вот так и не сплю… Соседям спать не даем, они нас уже ненавидят. И даже мелкого, Димку. Это все из-за них… дебилы!
– Чего ж тебя-то не любить… ты же не виноват?
– А все равно. Папуасовы родоки нам на балкон послание кинули: будут заявление в полицию писать. А сами не пишут. Я за то, чтоб писали. Скажи им! Пусть предков полиция урезонит. Я вообще уже армии жду не дождусь! Смоюсь от них на фиг… А эта Дымова ничего, – как-то неожиданно он снова перескочил на Нику. – Я ее с песочниц знаю. Вместе пирожки лепили. В песочнице-то! Она меня кормила, прикинь? – Кед похихикал. – Она вроде не скандальная. И родители у нее вроде тихие. Но она ведь, это… некрасивая.
– Я так не думаю, – холодно отвечаю. Сейчас он у меня в лоб получит.
– Как
– Заткнись.
– А что? Я правду говорю!
Я въехал во двор Кетова, остановил машину.
– Я в последнем подъезде живу, – напомнил Кед.
– Ничего, доползешь. Вылазь…
– Ну-ну, – вдруг разозлился Кетов. – Между прочим, я с твоей… этой, как это?.. пассией – в одном подъезде живу. Отобью еще. Не боишься?
Я толкнул башмака плечом.
– Сказал: вали!
– Вилька Вельс со Стрекаловой тоже кадрился – бросил. Потому что любви, – Витек так поводил перед лицом указательным пальцем, как дворники по переднему стеклу машины ходят, – не-ту. Ни-ни.
Кед вышел, потом сунул в открытое окно со своей стороны лицо и сказал на прощанье:
– Слышь, Кимка, любовь – лажа… плюнь на нее…
– Будем считать это благодарностью за то, что я тебя подвез, – сказал я и тронул машину.
Кед дважды хлопнул дверцей, чтобы она закрылась, и показал, как надо плюнуть: смачно, со звуком. Свой плевок он растер ногой в кроссовке и поплелся к своему подъезду – высокий, сутулый, и таким он мне показался несчастным, что хоть беги следом и утирай ему сопли.
Мне все-таки пришлось подъехать к его подъезду, чтобы развернуться на площадке. Я перегнал Кеда и увидел в зеркало заднего вида, как он снова плюнул вслед моей машине. Это, наверно, тоже в благодарность. Мне расхотелось его утешать. По мере того как я разворачивался, двери подъезда открылись и появились… Ника с матерью. У меня екнуло и забилось сердце. Похоже, уже не только мои глаза, но и мое сердце стало Нику видеть. Погода была теплая, хотя мрачная, с синими облаками, и на Нике была голубая ветровка с капюшоном в дырочку. Нет, что бы ни говорил этот женоненавистник, Ника хорошенькая, и ей так идет этот капюшон с дырочками и неровная челка…
Я открыл дверь:
– Привет, Дымова! Вас подвезти?
– Привет, – отозвалась она. – Нет, спасибо, мы сами… У меня мама за рулем.
Она прошагала к серебристому «Форду».
Я вежливо кивнул ее матери. Деревенская картина с Никиным ухом в ее руке все еще была на моем внутреннем экране. Дымовская маман модно одевается и вообще больше похожа на ее сеструху, чем на родительницу. Блондинка, блин…
Дополз до подъезда Витек.
– Уроды все! – бросил он так, чтобы я услышал, снова сплюнул через плечо и скрылся за дверью.
Во слюны у хлопца накопилось! Ядовитая, наверно. Надо посоветовать – пусть сдаст на анализ.
Ну вот. Дождь полил. Это не облака были синие, а тучи. Весна в этом году вообще какая-то малокровная. Как будто ее вообще не было. А было вот что: Ника, консультации, деревня Волки, машина, уроки вальса, и снова – Ника в натуре и в моей башке. Такой вот фон к весне. Оп, абшибка. Это весна была фоном. Она галопом примчалась к последнему бубенчику, пардон, звонку.