Самый сердитый гном
Шрифт:
– Красиво, признаю, – неожиданно произнес Зингершульцо, задумчиво рассматривая одну из догорающих щепок в середине костра.
– Что красиво?!
– Красиво говоришь, Карл, хорошо у столичных научился, да только если красоту и напускное сочувствие из твоих слов убрать, стошнить может. С кем, с кем, а со мной проще изъясняться можно было бы примерно так: «Придраться к тебе, Парх, трудно, так как работу свою исправно выполняешь, но мне ты надоел. Объяснить свои причуды толком не могу и не хочу. Коль в жизни дороги наши еще пересекутся, не плюй в мою сторону слишком сильно! А сейчас бери свои манатки
– Заткнись! – грубо оборвал гневную тираду Карл.
Какое-то время оба гнома сидели, насупившись, и молчали. Наконец-то Карл решился открыть хауптмейстеру истинную причину его отстранения.
– Хочешь правды, изволь, но легче тебе не станет. Я вывожу тебя из состава отряда по состоянию здоровья.
– Ага, ишь чего придумал, старый хрыч! – озлобленно процедил сквозь сжатые зубы гном, искренне ненавидя лживые уловки и отговорки, с помощью которых хитрое начальство имеет привычку избавляться от неугодных подчиненных. – И с кем наперегонки побегать или в кулачном бою сойтись, чтобы ты меня «по дряхлости» не выкинул?!
– Не в этом дело, Парх, не в этом…
– А в чем?! – задал вопрос Пархавиэль, гордо глядя в глаза командиру.
– Твое тело устало, – произнес после недолгого молчания Карл, вызвав приступ громкого, раскатистого хохота у единственного слушателя. – Оно больше не может переносить «гейнс».
Гном затих, его большие как сливы глаза вопросительно смотрели на командира. Во взгляде чувствовались удивление, тревога и страх.
– Продолжай, – очнулся от оцепенения гном через пару секунд, – я внимательно слушаю.
– Две смены назад, перед самым отправлением, меня вызвали в Палату Лекарей. Андер Брунгорн, старший из них, сообщил, что «гейнс» перестал воздействовать на твой организм. – При этих словах Карл замялся. Старый воин с трудом вспоминал мудреные слова, которыми с ним изъяснялся известный ученый муж. – В общем, не силен я в знахарском деле и если где что навру, ты уж не обессудь. «Гейнс» – это реа-гент, – выговаривал Карл по слогам сложные для его понимания слова, – он вступает в ре-ак-цию с какими-то… э… частицами, что у нас то ли внутри, то ли в крови плавают, и образует противоядие. Ну а в твоем брюхе этих вот частиц уже не осталось, так что пить «гейнс» тебе смысла нет.
– Брешешь, – лаконично подытожил Пархавиэль неудавшуюся попытку командира подвести научную базу под решение об его отставке. – Только не пойму, почему ты меня за дурака держишь? Если бы такое и случилось, что маловероятно, то меня бы самого в Палату вызвали и бумагу с печатью вручили бы, дескать: «не годен с караваном ходить». А так, без бумаги, твои слова – брехня и отговорки.
– На, держи. – Едва заметным движением руки Карл всунул в ладонь Пархавиэля маленький запечатанный сургучом флакон с ярко-синей жидкостью внутри.
– Что это?! – изумился солдат.
– Вот что они мне вместо бумаги дали, гады! – грозно прорычал Карл, видимо, вспоминая неприятный разговор с докторами. Затем командир взял себя в руки и продолжил: – Подобные случаи уже бывали. Помнишь, как неожиданно ушел в отставку Фарик Шеккельбор, а Эмил Круохер, а Гербер Сааршульцо? Раньше лекари ничего с «усталостью тела» поделать не могли, а теперь, протирки колбные, новый «гейнс» изобрели.
– Так это он?! – чуть ли
– Подожди, не все так просто и чудесно. На твоем месте я не стал бы рисковать и пить эту пакость.
– Почему? – вновь удивился Пархавиэль.
– Во-первых, до тебя ее никто еще не пил, даже на каторжниках не успели опробовать.
– А во-вторых? – спросил Зингершульцо, носом чувствуя какой-то каверзный подвох.
– Андер сам микстуру изготовил. Род Брунгорнов с Зингершульцами с незапамятных времен не в ладах был, а тут еще, пока мы с тобой в последнем походе версты мотали, Фредерис Брунгорн, двоюродный племянник Андера, твою Монику окрутил, сам понимаешь…
Воспоминание об отказе любимой женщины выйти за него замуж заставило сжаться сердце гнома, но оцепенение продлилось недолго, всего несколько секунд. Недавнее поражение на любовном фронте отошло на второй план, уступив место другим, более важным мыслям.
– А это здесь при чем? Моника мне отказала, ее родители тоже «против». У пустомели Фредериса дорога свободна, я ему не помеха.
– Вспомни закон, – усмехнулся Карл, – недавно ты получил от Общества привилегию «Выбор невесты». Ты можешь подать прошение в Суд по Брачным Делам, и Моника станет твоей женой вне зависимости от того, хочет она или нет, «за» или «против» ее родители. Даже если Фредерис женится на ней сейчас, пока мы с тобой в походе, то по возвращении ты все равно можешь предъявить права на эту вертлявую куклу.
Внезапно открывшаяся возможность задействовать общественные рычаги для достижения семейного счастья обрадовала гнома. «И как я до этого сам не додумался, влюбленный идиот? – сверкнула радужная мысль, тут же сменившаяся другой, печальной и грустной. – Брак поневоле – тюрьма. Плохо будет и Монике, и мне. Смогу ли я быть счастливым, испортив жизнь любимой?» Из мира грез и размышлений его вернули в реальность слова продолжавшего объяснять ситуацию командира:
– Для Брунгорнов брак Фредериса с твоей пассией весьма выгоден. Родители Моники бедны, но из знатного рода, а в наши дни это многого стоит. Облагородив семейство, можно значительно расширить круг знакомств, завязать новые деловые контакты, получить большие преимущества перед конкурентами. Возможно, старый Андер решил обезопасить брак влюбленных голубков от вполне законных посягательств со стороны омерзительного бродяги-караванщика и избрал для достижения своей цели весьма изысканный способ.
– Чушь! – выкрикнул Пархавиэль, не веря, что лекари, не раз спасавшие ему и его товарищам жизнь, способны на подобную низость, тем более Андер, бывший для него идеалом милосердия и благородства. – Андер не опустится до…
– Отнюдь, – продолжил Карл, качая головой. – Андер не такой уж безобидный, добродушный старичок. К тому же в случае чего злой умысел его действий недоказуем. При самом неблагоприятном для него развитии событий лекарь отделается лишь административным порицанием, не очень большим штрафом, даже по нашим с тобой меркам, и отстранением от практики на пару сотен смен.