Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной
Шрифт:
При этой злой мысли она усмехнулась и слезы высохли на ее глазах.
Каждый раз, когда приходил Чирилло, — а он являлся все реже, — Джованнина замечала, как радуется он, видя, что раненому все лучше, и со страхом ждала, что доктор найдет его совершенно здоровым.
Накануне того дня, когда город наполнился звоном колоколов и пушечной пальбой, доктор Чирилло пришел, выслушал Сальвато и, убедившись, что при выстукивании груди раздается не столь глухой звук, как прежде, произнес слова, отозвавшиеся в двух — и даже в трех —
— Ну что ж, дней через десять-двенадцать наш больной сможет сесть на коня и сам доложить генералу Шампионне о том, как он себя чувствует.
Джованнина заметила, что при этих словах на глаза Луизы набежали слезы, которые она еле сдержала, а молодой человек сильно побледнел. Что же касается ее самой, то она особенно остро почувствовала одновременно и радость и печаль, как это уже не раз с нею случалось.
Когда Чирилло собрался уходить, Луиза пошла проводить его; Джованнина взглядом следила за ними, пока они не исчезли из виду, потом подошла к окну — своему обычному наблюдательному пункту. Немного погодя она увидела доктора, выходившего из сада, а между тем молодая женщина все не возвращалась к раненому.
— Еще бы, — промолвила девушка, — она плачет!
Минут через десять Луиза вошла в комнату; Джованнина заметила, что глаза у нее покраснели, хотя она и освежила их водой, и опять прошептала:
— Она плакала!
Сальвато не плакал; казалось, слезы чужды этому закаленному человеку; однако когда Сан Феличе ушла, он опустил голову на руки и замер, став ко всему безразличен, словно превратился в статую. Впрочем, в такое состояние он впадал всякий раз, как только Луиза уходила от него.
Когда она возвратилась — и даже раньше, при звуке ее шагов, — он поднял голову и улыбнулся, так что и на этот раз, как обычно, входя в комнату, она прежде всего увидела улыбку любимого ею человека.
Улыбка — это солнце души, и малейшего его луча достаточно, чтобы осушить сердечную росу, именуемую слезами.
Луиза направилась прямо к молодому человеку, протянула ему обе руки и, отвечая улыбкой на улыбку, сказала:
— Как я счастлива, что теперь всякая опасность для вас миновала!
На другой день Луиза была возле него, когда, около часа пополудни, раздались колокольный звон и артиллерийские залпы: королева получила от августейшего супруга депешу только в одиннадцать, и потребовалось два часа, чтобы распорядиться насчет празднества.
Сальвато при этих ликующих звуках встрепенулся; он поднялся с кресла, нахмурив брови, с раздувшимися ноздрями, словно уже чуя запах пороха — не от приветственных залпов, а с полей сражения, — и спросил, переводя взор то на Луизу, то на служанку:
— Что это такое?
Обе женщины ответили одним и тем же жестом, означавшим, что они понятия об этом не имеют.
— Пойди разузнай, Джованнина, — сказала Сан Феличе, — вероятно, мы забыли о каком-то празднике.
Джованнина вышла.
— Что
— Какое сегодня число? — спросила молодая женщина.
— Ах, я давно уже не считаю дней, — с улыбкой ответил Сальвато и добавил, вздохнув: — Начну считать с нынешнего дня.
Луиза протянула руку к календарю.
— А ведь сегодня воскресенье Адвента, — радостно сказала она.
— Разве в Неаполе принято палить из пушек в честь прихода в мир Господа? — заметил Сальвато. — Будь это Natale — другое дело.
Джованнина вернулась.
— Ну, что? — спросила Сан Феличе.
— Микеле пришел, госпожа, — ответила она.
— И что он говорит?
— Что-то из ряду вон выходящее. Он говорит… Но лучше пусть он сам вам расскажет, не знаю, как вы к этому отнесетесь.
— Сейчас возвращусь, друг мой, — сказала Сан Феличе Сальвато. — Послушаю сама, что говорит наш дурачок.
Сальвато кивнул и улыбнулся. Луиза вышла.
Джованнина подумала, что молодой человек станет расспрашивать ее; но едва только Сан Феличе ушла, он, по обыкновению, умолк и закрыл глаза и замер в неподвижности. Как Джованнине ни хотелось, чтобы он обратился к ней, сама она не решалась заговорить с ним.
Луиза застала своего молочного брата в столовой. Вид у лаццароне был торжествующий, да и оделся он по-праздничному: со шляпы волнами ниспадали ленты.
— Победа! — воскликнул он при виде Луизы. — Победа, сестрица! Наш великий король Фердинанд вошел в Рим, генерал Макк победил повсюду, французы изгнаны, евреев жгут на кострах, якобинцев вздергивают на виселицы. Evviva la Madonna!.. [75] Но что с тобою?
Он так спросил потому, что Луиза сильно побледнела. Новости, сообщенные Микеле, совсем лишили ее сил; она поспешила опуститься на стул.
Да, ей было ясно: если бы победили французы, Сальвато мог бы остаться с ней и даже ожидать их в Неаполе, но раз они потерпели поражение, значит, Сальвато должен все бросить, покинуть даже ее и уехать, чтобы разделить с товарищами по оружию все их невзгоды.
75
Слава Мадонне! (ит.)
— Я спрашиваю: что с тобою? — повторил Микеле.
— Ничего, друг мой. Но новости такие поразительные, такие неожиданные… А ты уверен в том, что говоришь?
— А ты разве не слышишь колокольный звон? Не слышишь пальбу?
— Слышу, — ответила она и шепотом добавила: — Он тоже слышит, к несчастью!
— Да вот, если сомневаешься, тебе все это подтвердит кавалер Сан Феличе. Он придворный, должен знать все новости.
— Муж! — воскликнула Луиза. — Но ведь ему еще рано возвращаться домой!