Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной
Шрифт:
Однако шагов через двадцать он все-таки обернулся: тот человек переходил улицу и, по-видимому, собирался направиться по ее левой стороне.
Еще через десяток шагов Сальвато показалось, будто над стенкой, что тянется вдоль моря и служит парапетом дороги, показалась голова, а при его приближении она поспешила спрятаться; он склонился над парапетом и огляделся, но обнаружил лишь сад с пышными деревьями, листва которых поднималась до самого парапета.
Тем временем другой мужчина уже успел догнать его и шел рядом; Сальвато сделал вид, будто хочет подойти к нему,
Тут он при вспышке молнии увидел позади себя человека, который перелезал через стену, а потом, как и он, направился в сторону Мерджеллины.
Сальвато пощупал свой пояс и, убедившись, что пистолеты можно легко вынуть, продолжал путь.
Двое незнакомцев по-прежнему шли по дороге: один — чуть впереди и слева от него, другой — чуть позади, справа.
Возле королевского особняка посреди улицы двое каких-то мужчин ссорились, без конца размахивая руками и крича во все горло, как это свойственно неаполитанскому простонародью.
Сальвато взвел под плащом курки пистолетов. Он сразу заметил, что спорщики не собираются посторониться, и у него возникло подозрение, что ему готовят ловушку, а потому он направился прямо к ним.
— Ну-ка, дорогу! — сказал он по-неаполитански.
— Это почему же такое? — насмешливо возразил один из них, тотчас позабыв о ссоре.
— Потому, — отвечал Сальвато, — что середина мостовых его величества короля Фердинанда предназначена для дворян, а не для таких проходимцев, как вы.
— А если вам дорогу не уступят? — продолжал другой спорщик. — Что вы тогда скажете?
— Сказать ничего не скажу, а уступить заставлю.
И, вытащив из-за пояса два пистолета, он двинулся прямо на них.
Они посторонились и пропустили его.
Сальвато слышал, как один из них, по-видимому главарь, сказал:
— Да, конечно, это он!
Как читатель помнит, Николино советовал Сальвато не только не подпускать к себе никого, но и не позволять за собою следовать; к тому же фраза, услышанная им, предупреждала о том, что ему грозит опасность.
Он остановился. Заметив это, неизвестные тоже замерли.
Они находились шагах в десяти от него.
Место было пустынное.
Слева стоял дом, все его ставни были затворены, а дальше шла стена сада, над которой высились верхушки апельсиновых деревьев и колышущиеся ветви великолепной пальмы.
Справа — море.
Сальвато прошел еще десять шагов и опять остановился.
Незнакомцы, следовавшие за ним, увидев это, тоже остановились.
Тогда Сальвато пошел назад; четверо неизвестных, которые теперь соединились и были явно из одной шайки, ожидали его.
— Я не только не допущу, чтобы мне преграждали путь, но не позволю кому бы то ни было выслеживать меня, — сказал он, когда между ними оставалось шага четыре.
Двое из шайки уже выхватили ножи и держали их наготове.
—
— А что тебе до того — француз я или неаполитанец?
— Это уж мое дело. Отвечайте откровенно.
— Ты, кажется, позволяешь себе допрашивать меня, негодяй?
— Ах, господин дворянин, я же делаю это для вашей пользы, а не для своей. Скажите, вы тот человек, что приехал из Капуа верхом, во французском мундире, нанял в Поццуоли лодку и заставил двух моряков везти себя, несмотря на шторм, ко дворцу королевы Джованны?
Сальвато мог бы отпереться, воспользоваться своим знанием неаполитанского наречия, и тем самым подкрепить сомнения того, кто его расспрашивал, но ему показалось, что лгать, даже сбиру, все же значит лгать, то есть совершать нечто унижающее человеческое достоинство.
— А будь это я, что тогда? — спросил Сальвато.
— Будь это вы, тогда я был бы обязан убить вас, — мрачно ответил тот. — Разве что вы согласились бы по доброй воле отдать мне документы, которые везете при себе.
— Тогда вам, мерзавцы, следовало, набрать человек двадцать, а не четверых: этого недостаточно, чтобы убить или даже обокрасть адъютанта генерала Шампионне.
— Ну, точно, это он! — воскликнул предводитель. — Хватит пререкаться! Беккайо, ко мне!
В ответ на его зов из темной дверцы в стене сада выскочили двое и стремительно бросились к Сальвато, намереваясь напасть на него сзади.
Но при первом же их движении Сальвато выстрелил из двух пистолетов в тех, кто был с ножами: одного он убил, другого ранил.
Потом, отстегнув плащ и отбросив его прочь, он обернулся, выхватил саблю и полоснул по лицу того, кого предводитель назвал Беккайо, а следующим ударом нанес тяжкую рану его соратнику.
Сальвато уже думал, что избавился от нападающих — четверо из них выбыли из строя; теперь ему оставалось только справиться с предводителем и со сбиром, который благоразумно держался от него шагах в десяти. Казалось, он легко одолеет обоих, как вдруг, в тот миг, когда он повернулся, чтобы броситься на них, что-то со свистом вылетело из руки предводителя, блеснув как молния, и он почувствовал резкую боль в правой стороне груди. Убийца, не решаясь приблизиться, метнул в него нож; лезвие вонзилось между плечом и ключицей, а рукоятка торчала, раскачиваясь.
Сальвато схватил нож левой рукой, вырвал его, попятился назад — ему показалось, что почва уходит из-под ног, — в поисках опоры натолкнулся на стену и прислонился к ней. Почти тотчас все закружилось перед ним, и последним его ощущением было, что стена ускользает от него, как ускользнула земля.
Молния, прорезавшая все небо, показалась ему уже не голубоватой, а красной, как кровь; он раскинул руки, выронил саблю и упал без чувств.
При последнем проблеске сознания Сальвато почудилось, что двое неизвестных склонились к нему. Он сделал усилие, чтобы оттолкнуть их, но тут сознание его померкло и, казалось, жизнь покинула его навсегда.