Сан-Феличе. Книга вторая

Дюма-отец Александр

Кастель Нуово и Кастель дель Кармине, где расположились французские гарнизоны, были готовы к любой неожиданности, и Николино, стоявшему на крепостной стене замка Сант'Эльмо с подзорной трубой в руке, оставалось только подать знак своим артиллеристам, чтобы они открыли огонь, который, как страшный пороховой привод, должен был зажечь Неаполь.

Шампионне стоял у Каподимонте с резервом в три тысячи человек; во главе его он должен был, смотря по обстоятельствам, либо мирно и торжественно вступить в Неаполь, либо броситься в штыковую атаку

по улице Толедо. Из этого видно, что, помимо молитвы святому Януарию, которая побуждает последнего в конце концов на что-то решиться, молитвы, на которую сильно рассчитывал Шампионне, были приняты все нужные меры: с одной стороны, французы готовились к нападению, с другой — они были готовы и к защите.

Право, никогда еще столь зловещие слухи не распространялись по улицам Неаполя, проносясь над столь плотной толпой, и никогда тревога более мучительная не охватывала тех, что со своих балконов и из окон наблюдал за толпой, гадая, будет ли установлен мир или снова начнутся убийства, пожары и грабежи.

Среди этой толпы, подстрекая ее к мятежу, находились те самые агенты королевы, кого мы уже не раз видели за работой — Паскуале Де Симоне, Беккайо; и тот страшный калабрийский священник, кюре Ринальди, который, подобно пене, вскипающей на поверхности моря только в часы бури, поднимался со дна общества только в дни смятений и резни.

Все эти крики, шум, угрозы стихли в один миг, как по волшебству, при первом же ударе башенных часов. Толпа замерла, прислушиваясь; но когда часы отзвенели, смутный ропот толпы тотчас перерос в гул, подобный реву штормового прибоя.

Итак, толпа насчитала восемь, девять, десять ударов.

Как только пробило десять часов, среди тишины, воцарившейся на несколько секунд как в церкви, так и на площади, гренадеры Сальвато выдернули цветы из дула ружей и примкнули к ним штыки. Подобные действия разожгли тлеющую в сердцах присутствующих злобу.

До сей поры лаццарони довольствовались тем, что грозили французским офицерам кулаками; теперь они вытащили ножи.

Отвратительные же старухи, именовавшие себя родственницами святого Януария и в силу этого родства считавшие себя вправе свободно общаться с ним, угрожали святому самыми страшными проклятиями, если чудо совершится; никогда еще столько тощих и морщинистых рук не протягивалось к святому; никогда еще столько губ, искривленных гневом и старостью, не изрыгали у подножия алтаря таких грубых оскорблений. Каноник, один из тех, кто, сменяясь каждые полчаса, давал верующим целовать сосуд с кровью, был оглушен и, казалось, близок к помешательству.

Внезапно накатила новая, еще более сокрушительная волна криков и угроз. Причиной тому было появление взвода из двадцати пяти гусаров: с мушкетонами у бедра они быстро проскакали по свободному проходу, оставленному между двойной цепью французских солдат от архиепископства до собора святой Клары. Этот взвод под командой адъютанта Вильнёва, спокойного, бесстрастного, проехал одной из маленьких улочек,

огибавших собор, и остановился у задних дверей ризницы.

В это время как раз било десять часов и настала минута затишья, о которой мы говорили.

Вильнёв спешился.

— Друзья мои, — сказал он гусарам, — если в десять тридцать пять я не вернусь и если чудо не совершится, входите в ризницу, невзирая на протесты, угрозы и даже сопротивление, которое вам могут оказать.

Дружное «Да, командир!» было ему ответом.

Вильнёв прошел прямо в ризницу, где собрались все каноники, кроме того, кто подставлял лобызаниям верующих сосуд с кровью; каноники, полные решимости не дать чуду совершиться, в эту минуту как раз ободряли и укрепляли друг друга в своем намерении.

При виде Вильнёва присутствующими овладело замешательство. Однако видя, что перед ними молодой человек, очевидно, из хорошего рода, с лицом добрым и скорее меланхолическим, чем строгим, и что вошел он с улыбкой, они успокоились и даже собрались потребовать у него отчета в столь неподобающем поступке, но тут он сам обратился к ним:

— Дорогие братья, я к вам пришел по поручению генерала.

— С какой целью? — спросил глава капитула голосом довольно твердым.

— Чтобы помочь чуду совершиться, — ответил адъютант.

Каноники протестующе затрясли головами.

— О-о! Вы боитесь, по-видимому, что чуда не произойдет?

— Не скроем от вас, — отвечал глава капитула, — что святой Януарий к этому не склонен.

— Что ж! — сказал Вильнёв. — Я пришел сообщить вам одну вещь, которая, быть может, изменит расположение духа святого.

— Сомневаемся в этом, — ответил хор голосов. Тогда Вильнёв, все еще улыбаясь, приблизился к столу и левой рукой вытащил из кармана пять свертков по сто луидоров каждый, тогда как правой вынул из-за пояса два пистолета; затем, достав часы и положив их между золотом и оружием, произнес:

— Здесь пятьсот луидоров, предназначенных уважаемому капитулу святого Януария, если ровно в десять часов тридцать минут чудо совершится; вы видите, сейчас десять часов четырнадцать минут; итак, у вас остается еще шестнадцать минут на размышление.

— А если чуда не будет? — чуть насмешливым тоном спросил глава капитула.

— А! Ну если так, тогда другое дело, — произнес адъютант спокойно, но уже без улыбки. — Если в десять тридцать чуда не совершится, я перестреляю вас всех от первого до последнего.

Каноники засуетились было, пытаясь скрыться, но Вильнёв, взяв в каждую руку по пистолету, произнес:

— Ни один из вас не шевельнется, за исключением того, кто выйдет отсюда, чтобы совершить чудо.

— Это сделаю я, — сказал глава капитула.

— В десять часов тридцать минут точно, — приказал Вильнёв, — ни минутой раньше и ни минутой позже.

Глава капитула отвесил почтительный поклон и вышел, согнувшись чуть не до земли.

Было десять часов двадцать минут. Вильнёв бросил взгляд на часы.