Сан Мариона
Шрифт:
А потом все встали в "круг братства", плечом к плечу, и Геро встал, как равный со всеми, и каждый положил руки на плечи соседей, сцепив пальцы в сплошную завязь. Когда-то "круг братства" собирал сотни могучих воинов, а сейчас каждый слышал дыхание всех. Закашлял Шакрух. Возможно, это последний сбор!..
Они оставались в прошлом со своими привычками и надеждами, привязанностями и обычаями. Они стояли в тесном кругу, плечом к плечу, и каждый слышал дыхание всех; и каждого, за исключением Геро, пронзила сейчас тревожная мысль: кто же из них первым уйдет из этого малого "круга братства". Они оставались в прошлом, и время незримо сплетало над ними замысловатую вязь
Медленно двигался по своему извечному кругу небесный свод, неумолимо увлекая за собой миры, в глубинах которых вихрился неодолимый поток времени. Жизнь всего лишь искра, мгновение, но эти искры вспыхивают и гаснут, освещая путь небесному своду, ибо только они мириадами своих мерцаний освещают будущее и гаснут в прошлом. Лишь для вечности не существует ни того, ни другого.
Они уходили в прошлое, все, кроме Геро. И когда чаша виноградного вина пошла по кругу и каждый выпил за победу Геро, в том числе и Золтан, добродушно приговаривая: "Как ты меня, а, сын Мариона?..", искренне радуясь за него, и все радовались победе Геро. Только юноша был безмолвен. С этого времени до самого последнего дня Геро никогда и никому не расскажет об этом испытательном бое, даже своим детям и внукам, ибо до самого последнего дня он останется прямодушным, неспособным к лжи. Этот короткий бой сохранится в его памяти как постыдное воспоминание. Когда Геро скользнул под щитом Золтана и перехватил его правую, занесенную для удара руку, он вдруг ощутил острое мгновенное желание выломать ее, вырвать из плеча, и вместе с этим вспыхнула злоба на Золтана. Его обдало жаром, бросило в пот. Чудовищным усилием воли он переломил себя и замер, дрожа от напряжения. И, видимо, почувствовав что-то неладное, замер тогда Золтан, нарочно уронив меч. И сейчас Геро не успевал отирать ладонью пот, тело горело, от стыда неловко было поднять глаза на друзей отца, впредь он никогда не потеряет самообладания. А Золтан весело смеялся, Бурджан шутил:
– Геро был похож на тигра [по мнению биолога С.П.Кучеренко ("Тигр", Агроиздат, 1985 г.), еще в прошлом веке Кавказ входил в ареал распространения тигра], а Золтан на буйвола.
– ...Когда буйвола тигр за хвост хватает, а тот головой вертит: кто это, мол, меня?
– добавил Аскар.
– Ха-ха-ха!
– смеялся над собой Золтан.
Отец сказал так, чтобы услышали все:
– Геро, ты убедился, что в Дербенте живут не только твои друзья - за эти два дня ты видел много людей. Ответь нам: не зародились в твоей душе сомнения? Ведь рано или поздно тебе придется защищать город.
Геро решительно ответил:
– Дербент - моя родина, и здесь мои друзья... Но, отец, я поклялся Микаэлю перед Уркациллой всевидящим, что помогу ему вернуться на родину...
И тотчас Золтан виновато отвел глаза, стараясь не видеть грусти во взгляде Мариона.
13. ГИБЕЛЬ ЗОЛТАНА И БУРДЖАНА
Заставы в степи менялись в полдень каждого следующего дня. На этот раз утром вместо пяти выезжало пятнадцать воинов.
Приглушенно звякнула о кольчугу рукоять меча, шурша плащом, Марион поднялся в седло. Громадный жеребец беспокойно всхрапнул, почувствовав грузную мощь седока.
– Забудем обиды, Марион, - сказал Уррумчи, отводя глаза, - время тревожное, филаншах приказал усилить заставу. Я дал вам лучших коней. По степи, наверное, уже бродят шайки разбойников-хазар. Ты возглавишь дальнюю заставу, ближнюю - Золтан. Хао, пусть этот день и ночь будут счастливыми для вас!
Выехали за ворота. Тотчас за спиной лязгнули, закрываясь,
Сытые свежие кони охотно пошли рысью. Над головами всадников поплыли назад легкие облака. Впереди, до самого предела земного, где просвечивал в легкой дымке край опущенного над степью голубого небесного шатра, блестела под солнцем зеленая трава. Взлетали из-под копыт лошадей кузнечики, свистели суслики. Воздух был так густо напоен запахами трав, что казалось, его можно пить как травяной отвар.
Румяный веселый Золтан то свистел, подражая сусликам, то нетерпеливо озирал, пристав на стременах, распахнувшуюся степь, словно ему не терпелось схватиться с хазарами. Горячий Бурджан ехал молча, угрюмо косясь на окружающих его гаргаров, ему что-то не нравилось.
Один из гаргаров, развязав ремешки шлема, снял его, подставил под ветерок, как под опахало, огромную блестящую лысину, нежась, закрыл глаза. Два молодых воина затеяли между собой шутливую рубку, закружились, вскрикивая - хао, хао!
– отбивая удары мечей, топча конями молодую траву.
– Послушай, Марион, те, что пришли с караваном из Семендер, говорили, что слышали голос чудовища, которого леги зовут уеху, - сказал ехавший рядом с Марионом пожилой гаргар со шрамом, пересекавшим смуглое лицо, даже губы были разрублены, отчего гаргар слегка шепелявил.
– Кто такой уеху?..
– Когда-то уеху были людьми... давно, очень давно...
– рассеянно отозвался Марион, думая о своем.
– Вот как... и что же с ними случилось?
– Они не могли жить в мире между собой, и сердца их наполнились злобой друг к другу. Не уважая обычаев отцов, они часто ссорились. Племя распалось, они разбрелись, каждый ненавидя и обвиняя сородичей, и одичали... Уеху - дикий человек!...
Спустившись по откосу в глубокий овраг, на дне которого струился ручей, здесь травы были столь высоки, что шуршали о седла. Проехали вверх по оврагу под сумеречными пологами развесистых ив. Показались ближние, седые от молодой полыни увалы, подобно младшим братьям, прильнувшие к старшим богатырям-горам. Ближняя застава была примерно в трех фарсахах, дальняя - в шести.
Пустынен был голубой горизонт, не мелькало в отдалении не единой тени, только струился воздух да ветерок вольно проносился по степи из края в край ее.
Два воина ближней заставы уже поджидали их на каменистой вершине холма. Здесь был навес из засохших ветвей, прикрытых оленьей шкурой. Под навесом лежали охапки вянущей примятой травы и пучки смоляных факелов, на случай скачки ночью. С противоположной от дороги стороны холма стояли привязанные к кольям две лошади. Золтан и трое гаргар слезли с коней, поднялись на вершину. Бурджан подъехал к Мариону, негромко сказал:
– Я решил отправиться с тобой.
– Нет, Бурджан.
– Марион, я не доверяю гаргарам! Они всю дорогу разговаривали на своем птичьем языке... Они могут предать тебя, как предали Ваче и сына Т-Мура.
– Подумай, что будет с нами, если мы начнем оскорблять друг друга подозрениями?
Бурджан обернулся к толпящимся у них за спиной в отдалении гаргарам. Дремлющий в седле лысый, так и не надевший шлем, словно почувствовав взгляд Бурджана, приоткрыл глаза, тяжело, зорко глянул и снова прикрыл. Верить или не верить тому, что неприятным холодком просочилось в душу; его невольно ждешь, но не выскажешь словами, ибо предчувствие - не от мысли?
Марион оберегал друга, кормильца восьмерых детей. В случае опасности дальняя застава отходит на виду у противника, чтобы прикрыть собой факельщика - гонца. Сколько застав не вернулось из степи!