Sanctus
Шрифт:
Капельмейстер. Flauti piccoli - малые флейты, или флейты-пикколо. Но, дорогой мой, покуда здесь нет ничего, ну совершенно ничего для оперы... никакой экспозиции, а ведь это главное, мне разве что любопытно ваше упоминанье о басовом и теноровом строе цитры. Вам не кажется, что черт - тенор? Он фальшив, как... черт, и потому все у него делается фальцетом!
Энтузиаст. Боже милостивый!.. Да вы, Капельмейстер, что ни день, то острее на язык! Но вы правы, пускай дьявольское начало и отвечает за весь этот неестественный фальцетный посвист, писк и прочая. Вернемся, однако ж, к рассказу, который становится чертовски для меня труден, ибо в любую минуту я рискую перескочить тот или иной важный эпизод.
И вот однажды королева в сопровожденье аристократов-военачальников отправилась к монахиням-бенедиктинкам, чтобы, как всегда, послушать мессу. Возле церковных дверей валялся на земле жалкий оборванный нищий, телохранители подхватили его и потащили прочь, но он вырвался от них и, рыдая, припал к ногам королевы. Взбешенный, Агильяр устремился к горемыке, намереваясь пинком отшвырнуть его. А тот приподнялся и с криком: «Растопчи змею... растопчи змею, она смертельно ужалит тебя!» - ударил по струнам спрятанной под лохмотьями цитры, так что они лопнули, издав пронзительный, мерзко свистящий звук, а люди, охваченные беспредельным ужасом, вздрогнув, отпрянули. Телохранители наконец уволокли
– отвечала Юлия.
– Разве ты не слышишь дивной музыки мастера?., там возле него и вместе с ним я должна петь!» С этими словами Юлия поспешила к двери, но Эмануэла сурово и торжественно произнесла: «Грешница, оскверняющая службу Господню, устами возглашая Ему хвалу, а в сердце тая мирские мысли, прочь отсюда, умерла в тебе сила песни, смолкли в груди твоей чудесные звуки, осиянные духом Господним!» Слова Эмануэлы будто громом поразили Юлию, в смятении она удалилась... Настала ночь, и сестры-бенедиктинки собрались служить Hora, как вдруг церковь наполнил густой дым. А вскоре пламя, шипя и потрескивая, метнулось по стенам соседнего здания и охватило монастырь. Монахини едва успели выскочить наружу, по всему лагерю загремели трубы и рожки, поднимая на ноги сонных солдат; на глазах у всех военачальник Агильяр с опаленными волосами, в прожженном платье выбежал из монастыря: он тщетно пытался спасти Юлию - она исчезла без следа. Напрасно люди старались потушить огонь, пожар только ширился, раздуваемый налетевшею бурей; спустя немного времени великолепный богатый лагерь Изабеллы сгорел дотла. Мавры, в твердой уверенности, что несчастие христиан принесет им победу, рискнули совершить вылазку, причем значительными силами, однако ж ни одно сраженье не было для испанского оружия более триумфальным, чем это, и когда войско под ликующие звуки фанфар с победою воротилось под защиту укреплений, королева Изабелла взошла на трон, сооруженный под открытым небом, и отдала приказ выстроить город на месте сгоревшего лагеря! Дабы гранадские мавры уразумели, что осада никогда не будет снята.
13
Преисполнены небеса славою Твоею (лат.).
Капельмейстер. Не хватало только сунуться на театр с духовными пиесами, и без того с любезною публикой не оберешься хлопот, ежели ввернешь кое-где кусочек хорала! А вообще, Юлия - партия весьма недурственная. Ведь она способна блистать по крайней мере в двух жанрах - сперва в романсах, потом в церковных песнопениях. Несколько прелестных испанских и мавританских песен у меня уже готовы, победный марш испанцев тоже недурен, а повеленье королевы я намерен изложить в мелодраматическом ключе, но вот каким образом составится целое - одному Богу известно!.. Впрочем, рассказывайте дальше, вернемтесь к Юлии, которая, я чай, не сгорела.
Энтузиаст. Вообразите, милейший Капельмейстер, что город, выстроенный испанцами за двадцать один день и обнесенный стеною, - это существующий и поныне Санта-Фе. Однако, обращаясь непосредственно к вам, я сбиваюсь с возвышенного тона, каковой один только под стать возвышенному материалу. Мне бы хотелось, чтобы вы сыграли какой-нибудь из антифонов Палестрины, листы стоят на пюпитре фортепиано.
Капельмейстер так и сделал, после чего заезжий Энтузиаст продолжил:
– Во время строительства города мавры не уставали то так, то этак тревожить испанцев, отчаяние толкало их к безрассуднейшей отваге, и стычки были серьезнее, чем когда-либо. Однажды Агильяр преследовал мавританский отряд, атаковавший передовые испанские посты, до самых стен Гранады. Возвращаясь со своими конниками в лагерь, он остановился на краю миртовой рощи, неподалеку от первых укреплений, и отослал приближенных, чтобы никто не мешал ему всей душою предаться серьезным раздумьям и щемящим воспоминаниям. Образ Юлии как живой стоял пред его внутренним взором. Еще во время битвы ему слышался ее голос, то грозный, то горестный, вот и теперь в темных миртах словно бы шелестела странная мелодия, наполовину мавританская песня, наполовину христианский хорал. Тут вдруг в шорохе листвы из рощи на легком арабском скакуне выехал мавританский рыцарь в серебряной кольчуге, и сей же час возле виска Агильяра просвистело копье. Обнажив меч, он хотел броситься на врага, но в этот миг второе копье пробило грудь его коня, и тот вздыбился от ярости и боли - пришлось Агильяру проворно спешиться, не то бы он рухнул наземь вместе с конем. Мавр подскакал к нему и сделал выпад симитаррою, метя в непокрытую голову Агильяра. Но Агильяр ловко парировал смертельный удар и с такою силой рубанул в ответ, что, не нырни мавр под брюхо своего аргамака, не быть бы ему живу. В то же мгновенье мавров конь очутился прямо перед Агильяром, так что он не мог повторить удар, мавр выхватил кинжал, но вонзить клинок не успел - Агильяр стиснул его во всю свою богатырскую мочь, спешил и повалил на землю. Ставши коленом противнику на грудь, он левой рукою так сдавил его правое плечо, что мавр и шевельнуться не мог. Вот уж Агильяр вытащил кинжал и занес было руку, намереваясь пронзить мавру горло, как вдруг тот с глубоким вздохом вымолвил: «Зулема!» Агильяр оцепенел, не в силах довершить задуманное. «Несчастный, - вскричал он, - что за имя ты назвал?» - «Бей, - простонал мавр, - бей, ты убьешь того, кто поклялся тебя уничтожить. Да! знай же, коварный христианин, знай, что я Хихем, последний в роду Альхамара, у которого ты отнял Зулему!.. Знай, что нищий оборванец, который с безумными ужимками бродил средь вашего лагеря, был Хихем, знай, что мне удалось подпалить мрачное узилище, в коем вы, нечестивцы, заключили свет очей моих, и вызволить Зулему».
– «Зулема... Юлия жива?» - воскликнул Агильяр. Тут Хихем с ужасною издевкою расхохотался. «Да, она жива, но ваш окровавленный истукан в терновом венце наложил на нее злые чары, запеленал душистый огненный цветок жизни в саваны безумных женщин, коих вы именуете невестами вашего идола. Знай, что музыка и песня в ее груди умерли, словно от пагубного, отравного дыханья самума. С волшебными напевами Зулемы ушла, исчезла вся радость жизни, и потому убей меня... убей, ибо я не могу отомстить тебе, отнявшему у меня больше, чем жизнь». Агильяр отпустил Хихема и медленно встал, поднявши с земли свой меч. «Хихем, - промолвил он, - Зулема, которую при святом крещении нарекли Юлией, стала моею пленницей в честном открытом бою. Осененная благодатью Господней, отреклась она от презренного служенья Магомету, а то, что ты, заблудший мавр, называешь злыми чарами, всего-навсего дьявольское искушенье, коему она не сумела противостоять. Если ты называешь своею возлюбленной Зулему, то Юлия, обращенная в истинную веру, - властительница моих дум, и с нею в сердце я выстою супротив тебя в честном бою во славу веры. Возьми свое оружие и нападай, как угодно, по твоему обычаю». Хихем быстро схватил клинок и щит, однако, устремившись было к Агильяру, внезапно с громким криком отшатнулся, вскочил на коня, который
– но тут, откуда ни возьмись, за спиною у него явился преподобный Агостино Санчес и с мягкою улыбкой молвил: «Меня ли страшится Хихем или Господа, который живет во мне и любовию которого он пренебрегает?» Агильяр рассказал все, что услышал о Юлии, и оба вспомнили теперь пророческие слова, брошенные Эмануэлою, когда Юлия, привлеченная звуками Хихемовой цитры, коим внимала все богослуженье, покинула хоры во время Sanctus.
Капельмейстер. Я уже и думать забыл об опере, но поединок облаченного в кольчугу мавра Хихема и военачальника Агильяра целиком раскрылся мне в музыке... Ах, черт возьми! возможно ли для противников делать выпады лучше, нежели у Моцарта в «Дон Жуане». Вы же помните... в первом...
Путешествующий Энтузиаст. Молчите, Капельмейстер! Последнее усилие - и скоро я закончу мою затянувшуюся повесть. Кое-что еще впереди, и надобно собраться с мыслями, тем более что я невольно все время думаю о Беттине, и это немало меня смущает. Я предпочел бы, чтоб она никогда не узнала о моей испанской истории, и все же не могу избавиться от ощущения, будто она подслушивала вон за тою дверью, что, натурально, чистейший домысел. Итак, продолжим...
Проигрывая одно за другим все сраженья, изнуренные голодом, который усиливался день ото дня, час от часу, мавры в конце концов принуждены были капитулировать, и под гром пушечных выстрелов пышная триумфальная процессия Фердинанда и Изабеллы вступила в Гранаду. Священники освятили большую мечеть, превративши ее в собор, туда-то и направился кортеж, дабы торжественною мессою, ликующим «Те Deum laudamus» [14] возблагодарить Владыку воинства небесного за достославную победу над прислужниками лжепророка Магомета. Всем ведома была с трудом подавленная, вновь и вновь яростно вспыхивающая злоба мавров, вот почему готовые к бою войска походным маршем следовали по боковым улицам, прикрывая двигавшуюся по главной улице королевскую процессию. Случилось так, что, когда Агильяр со своим пехотным отрядом направлялся кружной дорогою к собору, где уже началась служба, он внезапно был ранен стрелою в левое плечо. Сей же час горстка мавров выметнулась из темной арки и с отчаянною яростию напала на христиан. Предводительствовал ими Хихем, он бросился на Агильяра, а тот, раненный лишь слегка, почти не чувствуя боли, ловко парировал могучий удар, и в тот же миг Хихем с разрубленной головою рухнул ему под ноги. Испанцы яростно теснили вероломных мавров, которые в скором времени с воплями обратились в бегство и укрылись в каменном доме, поспешно заперев за собою двери. Испанцы ринулись следом, но из окон градом посыпались стрелы, и тогда Агильяр приказал бросить внутрь горящие головни. Уже высоко над кровлею полыхало пламя, когда сквозь гром пушечной пальбы раздался в пылающем доме дивный голос: «Sanctus... Sanctus Dominus deus Sabaoth» [15] .
– «Юлия!.. Юлия!» - вскричал Агильяр в неутешной боли, тут двери распахнулись, и на пороге появилась Юлия в облаченье монахини-бенедиктинки, возглашая звучным голосом: «Sanctus... Sanctus Dominus deus Sabaoth», а за нею, склонив головы, крестом сложив на груди руки, шагали мавры. Изумленные, испанцы отпрянули назад, расступились, и между их рядами Юлия вместе с маврами направилась к собору... в притворе она запела «Benedictus qui venit in nomine Domini» [16] . Невольно, словно она была святая, что послана небесами огласить перед благословенными чадами Господними священную весть, народ преклонил колена. Твердой поступью, вознеся просветленные очи горй, Юлия подошла к главному алтарю между Фердинандом и Изабеллою, распевая молитвы и с благоговейным пылом исполняя священные обряды. А с последними звуками «Dona nobis pacem» [17] Юлия, бездыханная, упала на руки королевы. Все мавры, что пришли с нею, в тот же день обратились в истинную веру и приняли святое крещение.
14
«Тебя, Бога, хвалим» (лат.).
15
«Святый... святый Господь бог Саваоф (лат.).
16
Благословен пришедший во имя Господа (лат.).
17
Ниспошли нам мир (лат.).
Так закончил Энтузиаст свою повесть; тут послышался громкий шум, и вошедший Доктор энергично стукнул тростью в пол и сердито вскричал:
– Вы все сидите, рассказываете друг другу нелепые фантастические истории, совершенно не думая о соседстве, и доводите людей до ухудшения болезни.
– Да что же такое случилось, дорогой мой?
– в испуге осведомился Капельмейстер.
– Я точно знаю, - спокойно вмешался Энтузиаст.
– Ни больше и ни меньше, как то, что Беттина услыхала наши громкие голоса, схоронилась в кабинете и теперь все знает.
– Это все вы натворили, - кипятился Доктор, - вы с вашими треклятыми лживыми баснями, безумный Энтузиаст, вы отравляете впечатлительные души... сокрушаете их нелепыми россказнями; но я положу конец вашим проискам.
– Дражайший Доктор!
– перебил гневного лекаря Энтузиаст.
– Не горячитесь, вспомните, что психический недуг Беттины требует психического же врачеванья и что моя повесть, быть может...
– Ну полно, полно, - очень спокойно заметил Доктор, - уж я догадался, куда вы клоните.
– Для оперы не годится, но, в общем, здесь нашлись несколько диковинно-звучных аккордов, - бормотал Капельмейстер, подхватив шляпу и поспешая за друзьями.
Когда спустя три месяца путешествующий Энтузиаст с радостию и благоговейным восторгом целовал руки выздоровевшей Беттине, которая звонким голосом исполнила «Stabat mater» [18] Перголези (правда, не в церкви, а в довольно просторном зале), она сказала:
– Чародеем вас, пожалуй, не назовешь, однако ж порою вы сущий строптивец...
18
«Мать стояла (в тяжкой муке...)» (лат.).
– ...как и все энтузиасты, - докончил Капельмейстер.
Комментарии
Новелла закончена летом 1816 года. В основе обрамляющего рассказа лежит реальный факт. В ситуации, сходной с той, что произошла с Беттиной, оказалась берлинская знакомая Гофмана певица Элизабет (Бетти) Маркузе. По свидетельству биографа Гофмана Гитцига, писатель шутя уверял певицу, что она потеряла голос оттого, что покинула церковь во время исполнения той части католической мессы, которая начинается словами: «Святый Господь Бог Саваоф...» (лат. Sanctus). Исторические сведения для вставной новеллы Гофман почерпнул из немецкого перевода для книги французского писателя Жан-Пьера Клари де Флориана «Гонсальво из Кордовы, или Покоренная Гранада». Переводчик Самуэль Баур присоединил к ней еще «Краткую историю мавров в Испании» (Берлин, 1793). Писатель использовал и другое сочинение Баура: «Революции в Испании, описанные с лета Господня 711 до 1492 года» (Ульм, 1813).