Сандро из Чегема (Книга 2)
Шрифт:
– - Зейнаб, куда намонтажилась?– - раздался чей-то голос.
Я обернулся. Шагах в десяти за одним из соседних столиков, тесно облепив его, стояли человек шесть молодых людей. Они пили только кофе, но мне показалось, что у некоторых из них странно возбужденный вид.
– - Не твое дело!– - крикнула она туда, однако тут же следом послала улыбку, явно довольная, что ее наряд замечен.
– - Зейнаб, вмажем опиухи!– - раздался голос из-за того же столика и хохот компании.
– - В другой раз, -- опять улыбнулась она им и
– - Наркоманы?– - спросил я.
– - Да, -- нежно улыбнулась она, -- любители поторчать. Вон тот, что с краю, пятый год сидит на игле. У него сейчас глухой торчок. Вот он и молчит. У остальных бархатный.
– - Неужели и вы?– - спросил я.
– - В жизни надо все попробовать, -- назидательно сказала она, -- чтобы было что вспомнить в старости. Я раз десять пробовала. Только не надо каждый день. Это сказки, что нельзя остановиться. Вот один из них сам соскочил с иглы, и ничего.
Пожилой человек, проходя мимо нашего столика, заметив Зейнаб, остановился, удивленно оглядел меня и сказал:
– - Зейнаб, передай Дауру, в Краснодаре ждут... Еще раз подозрительно оглядев меня, добавил:
– - Пятнадцать или двадцать... Крайний срок послезавтра...
– - Хорошо, -- кивнула она и одарила его щедрой улыбкой. Тот не ответил на улыбку, возможно из-за меня, и прошел.
– - Зейнаб, -- крикнул один из наркоманов, -- а я скажу Дауру, чем ты тут занимаешься!
– - Заткнись, фуфлошник, -- отрезала она, -- с кем хочу, с тем и пью!
– - Это тихарик, Зейнаб, -- не унимался тот, -- он вас всех кладанет!
Тут она на мгновение ощетинилась. Темные глаза в мохнатых ресницах вспыхнули. Явно обиделась, то ли за себя, то ли за нас обоих.
– - Ты, Витя, совсем оборзел!– - крикнула она.– - Как бы потом жалеть не пришлось!
Я разлил шампанское. Она выпила свой стакан и сказала:
– - Не обращай внимания. Я знаю, ты пишешь стихи. Посвяти мне стихотворение, кейфарик!
Я что-то невнятно промычал в ответ в том духе, что у нее, вероятно, есть человек, который может посвящать ей стихи.
– - Нет, -- сказала она, -- он совсем другим делом занимается.
– - Каким?– - спросил я, хотя уже догадывался, кто он такой.
– - Он богачей обкладывает налогами!– - захохотала она, откидываясь. Так с хохотом падают в море или в постель.– - Это же ваш лозунг: грабь награбленное!
Я кое-как отмежевался от этого лозунга. И тут она добавила:
– - Ты не подумай, что я воровайка. Я его подруга. Он мне нравится, потому что никого на свете не боится. И щедрый. Он мне однажды сказал: "Я бы тебе купил машину, но ты же сумасшедшая, разобьешься!"
Она опять расхохоталась, откидываясь, и снова закурила.
И тут вдруг, сделав в нашу сторону несколько шагов с тротуара, подошла маленькая девочка в беленьких гольфиках и с большой нотной папкой в руке. Подходя, она что-то сердито бормотала.
Остановившись в двух шагах от нас, она бесстрашно посмотрела
– - Девушке неприлично курить. Тем более в общественном месте.
– - Иди, иди, -- отмахнулась от нее Зейнаб, но девочка продолжала стоять, и тяжелая нотная папка слегка оттягивала ей плечико.
– - А вы курите и, оказывается, пьете вино. Это неприлично, -- сказала она строго.
– - Иди лучше и побренчи своей мамаше, -- ответила Зейнаб, но мне показалось, что она несколько смутилась.
– - Порядочная девушка не должна курить и пить вино, -- сказала девочка. И по всему ее виду, маленькая, спокойненькая, в чистеньких гольфах, с чистеньким лицом, было ясно, что она не спешит уходить.
– - Ну что ты приклеилась, лилипутка!– - бросила ей Зейнаб презрительно, но мне показалось, что она все-таки несколько смущена.
– - Я не лилипутка, -- сказала девочка, -- у меня нормальный рост для моего возраста. А вы ведете себя неприлично в общественном месте.
Зейнаб гневно нахмурилась. Девочка еще немного постояла и, наконец, видимо, решив, что она-то свой долг выполнила, повернулась и достойно удалилась, покачивая своей большой нотной папкой, почти достававшей до тротуара.
– - Из таких змеенышей, -- сказала Зейнаб с ненавистью, -- вырастают комсомольские вожаки. Недавно один такой вызывает меня. Я работаю, для понта конечно, на швейной фабрике. И вот он читает мне проповедь, что я связана с плохими людьми, а сам воняет на меня глазами и потную свою руку кладет мне на плечо. Я говорю: "Руки!" Он ее убирает и снова читает проповедь и зовет меня на какую-то вроде бы загородную экскурсию, а глаза воняют, и опять кладет руку мне на плечо. Я психанула, схватила пепельницу и врезала ему в морду! Он завопил. "Попробуй пожаловаться, -- говорю, -- мать твоя не наплачется!" Как миленький успокоился.
Она закурила, резко выдохнула дым, как бы отвеяв дурные воспоминания, и, просияв, сказала:
– - Ты сейчас умотаешься, что я тебе расскажу. Недавно я была в театре. И вдруг вижу, с той стороны фойе выходит интересный, высокий дядечка... Только я подумала, хорошо бы к нему прикадриться, как вдруг...– - Не удержавшись, она снова безумно захохотала.– - Это был мой бывший муж... Я его не сразу узнала...
Не успел я оценить юмор ситуации, как с улицы раздался сигнал клаксона.
– - Это меня, -- встрепенулась Зейнаб. И, оглянувшись, добавила: -Пока, еще увидимся, кейфарик!
Она побежала к машине, стоявшей на противоположной стороне улицы. Рядом с шофером сидел человек с бронзовым профилем Рамзеса Второго, если, конечно, тот профиль, который я имею в виду, принадлежит именно Рамзесу Второму. Он ни разу не взглянул в сторону бегущей девушки, как мне показалось, демонстрируя недовольство. Она уселась на заднем сиденье, и машина укатила. К величайшему удовольствию наркоманов, я остался с пустой бутылкой из-под шампанского. Даже тот, что, по словам Зейнаб, был в глухом торчке, мрачно улыбнулся.