Сандро из Чегема (Книга 2)
Шрифт:
– - Вот я чего никак не пойму, -- сказал Бардуша, взглянув на меня своими яркими, твердыми глазами, -- сейчас у нас в колхозе такой закон ввели. Кто сдаст государству тонну мяса в год -- и хорошие деньги за это получит, и полностью освобождается от всех колхозных работ. Выходит, такой колхозник на самом деле единоличник. Тогда зачем нам надо было столько времени полоскать мозги, если мы пришли к тому же, с чего начинали?
– - Тут свой марафет, -- сказал Чанта, подумав, -- до войны и после войны колхозникам копейки платили. И только когда
Немного подумав, добавил:
– - Власть это как времена года. От нас ничего не зависит. Большеусый был как ужасная зима. Как Большой Снег. Но Большой Снег у нас держался три дня, а он держался тридцать лет. Я хорошо помню Большой Снег. В это время я уже был расторопный мальчик. Пятьдесят коз мог выпасти и в целости пригнать домой... Теперь Хрущит. Он был как веселая весна. Однажды, отдыхая на Пицунде, он приехал в село Дурипш в гости к одному крестьянину. Я там не был, люди рассказывали. Говорун, как мельница, всю ночь никому слова не дал сказать. Но и выпил за ночь семнадцать чайных стаканов вина! Для пожилого вождя это неплохо. Хороший был человек, царство ему небесное, нас, абхазцев, жалел. Пил с нами!
Теперь этот, который сейчас... Забыл имя... Справный, хорошо отдохнувший мужчина, ничего не скажешь. Но мы от него ни плохого, ни хорошего не видим... А что дальше будет -- посмотрим...
За стеной время от времени раздавался шум и топот отбегающих быков. Это рыжий вожак все никак не мог угомониться и сгонял с места разлегшихся быков.
– - Я его должен привязать, а то он нам спать не даст, -- сказал Бардуша, вставая.
Он снял со стены моток веревки и вышел.
– - Поосторожней, -- кинул ему Чанта вдогон, -- как бы он не боднул тебя.
– - Я его так бодну, -- отозвался Бардуша, -- что шкура его будет сушиться на крыше!
– - Сюда, волчья доля, сюда!– - раздался через некоторое время его раздраженный голос. Потом он вдруг громко расхохотался и добавил: -- Эх, жизнь! Что человек, что скот!
– - Что ты смеялся?– - спросил я, когда он вошел.
– - Как тут не посмеешься, -- сказал Бардуша, усаживаясь и протягивая руки к огню.– - Как только я привязал этого буяна, к нему подошел один бык и ударил его в бок рогами. Подхалим, хотел мне понравиться! Если ты такой герой, почему ты не ударял его до этого, когда он не был привязан?
По какой-то таинственной закономерности разговор о нравах быков вывел нас к тому, что, оказывается, этот пастух Хасан на самом деле не Хасан, а Хозе. Он из тех испанских детей, которых ввезли в нашу страну во время гражданской войны в Испании. Хозе ничего не помнит о своей первой родине, только помнит, что долго-долго плыл пароход. Все остальное он забыл, ну и, разумеется, испанский язык.
– - Однажды в Мухусе продавал орехи, -- сказал он, -- подходят двое и говорят между собой по-чужестранному. Оказалось -- испанцы.
– - Ты им
– - Нет, конечно, -- ответил он, -- какой я испанец, я абхазец!
– - Что-нибудь понял, -- спросил я, -- когда они говорили между собой?
– - Ни одного слова!– - воскликнул он почти гордо, как о каком-то прочном, хотя и неведомом достижении.
– - А испанские песни слышал?– - спросил я у него, пытаясь докопаться до его генетической памяти.
– - Конечно, -- сказал он, -- у меня и здесь есть "Спидола".
– - Ну и что, -- спросил я, -- что-нибудь чувствуешь?
– - Ничего, -- сказал он, как бы опять настаивая на прочности своего неведомого достижения, -- обыкновенная заграничная музыка!
Он посмотрел на меня с некоторой вызывающей готовностью множить примеры этой прочности. И тут у меня мелькнула безумная мысль проверить его испанскую реакцию на Карменситу.
– - А ты Зейнаб знал?– - спросил я у него.
– - Какую Зейнаб?– - подозрительно переспросил он, словно чувствуя в моем вопросе некоторую недобросовестность.– - Эту фулиганку, которую отец убил?
– - Да, -- сказал я.
– - Кто ж ее не знал, -- презрительно процедил он, решительно не понимая, какое к этому имеет отношение прочность его достижений, -- я бы ее там, под землей, палкой забил, как змею. Слыхано ли, чтобы абхазка так позорила своего отца! А чего ты ее вспомнил?
– - Просто так, -- сказал я, сдаваясь.
Больше мне нечего было ему предложить, разве что устроить корриду. Рыжий бык вполне подходил для такой роли, и Бардушу явно можно было подучить кое-каким приемам матадора, ноя, думаю, это зрелище навряд ли всколыхнуло бы генетическую память Хасана-Хозе, даже если бы удалось доказать старшему пастуху научную плодотворность такого опыта.
Только заговорили о бедняге Кунте, которому, видно, пришлось заночевать с быком, как раздался громкий лай собаки. Она побежала вниз.
– - Это он, -- сказал Бардуша, прислушиваясь к удаляющемуся лаю и первым уловив, что он смолк.
В самом деле вскоре Кунта появился в дверях. Все привстали.
– - Пригнал-таки?– - спросил Чанта.
– - Кое-как пригнал, -- сказал Кунта и, бросив бурку на лежанку, уселся у огня, где ему освободили место.
– - Ай молодец, -- сказал Чанта, поощряя его, как ребенка, -- быстрее подайте ему ужин!
Хасан-Хозе подал Кунте ужин. Вскоре мы все улеглись на лежанке. В тишине, как водяные часы, равномерно шлепали капли из корзины, где лежал свежий сыр. Снаружи время от времени доносились богатырские выдохи быков. Журчал ручей. Со стороны луга дважды или трижды налетал и затихал топот мчащихся осликов. Улегшись под буркой и поудобней пристроив голову к седлу, я сладко уснул.
Проснулся я от дурацких песенок "Маяка" и не сразу понял, где я, в Москве или в горах. Это работала неутомимая, как я потом убедился, "Спидола" Хасана-Хозе.