Сандро из Чегема (Книга 3)
Шрифт:
Потом нас постигли горестные события, и на похоронах брата я увидел нашу милую Тату. Она так убивалась. И все-таки позже, на поминках, я ей нашел нужным объяснить, почему я не смог посетить ее мужа в больнице. Несмотря на все случившееся, я почувствовал, что гора свалилась с ее плеч.
И вот я наконец здесь, и мы сидим за столом под лавровишней. Вокруг нас огромный зеленый двор, на котором пасутся телята, похаживают куры и индюки. Отдельно пасется индюшка с целым выводком индюшат и одним утенком Индюшата время от времени отгоняют его от себя, но он совсем необидчивый, снова присоединяется к ним, забавно
Большая черная собака сидит возле дома, сумрачно поглядывая на свое корытце, откуда кипящие воробьи что-то выклевывают. Время от времени она отводит в сторону голову, стараясь самой себе внушить, что ажиотаж воробьев – следствие чистой глупости, в корытце ничего нет.
Но это ей трудно удается. Она снова направляет на корытце взгляд, исполненный якобы сонного равнодушия. И вдруг не выдерживает, словно спохватившись:
«А что, если пока я дремала…» – и, бодро вскочив, подбегает к корытцу. Воробьи, пыхнув, разлетаются. Она несколько секунд принюхивается к своему корытцу, убеждается, что там ничего нет, и с выражением: «Черт его знает что творится!» – досадливо возвращается на место и брякается на траву. Постепенно воробьи снова слетаются, и все повторяется сначала.
На том конце двора дети играют в футбол. Очаровательный малыш в майке и коротких штанишках бегает по двору, то и дело шлепаясь. Видимо, он только научился бегать и, вскочив, бежит все быстрее, быстрее, быстрее, перебирая своими ангельскими икрами, словно невольно разгоняясь от невидимой силы притяжения, и наконец падает на траву. И кажется, зеленая земля мягко приучает его к тому, что она имеет форму шара.
Раиф возглавлял стол. Его желудочная болезнь оказалась не очень опасной, во всяком случае, он уже попивал вино. Рядом со мной сидел Заур, кстати сказать, директор местной школы, своим непедагогическим телефонным сообщением ввергший стольких людей в горестное недоумение по поводу моей бессердечности. У него такое же круглое лицо, как и у отца, однако о магической проницательности отцовских глаз не может быть и речи. Напротив нас сидели Тата и пожилой сосед, преданно поглядывавший на Раифа.
Стол обслуживала легконогая с шельмоватыми веснушками на лице жена младшего сына.
Она – лучшая в селе сборщица чая, ее несколько раз выбирали депутаткой, но в этом году не выбрали. Не успели мы как следует рассесться, как она, горячась и, видимо, ища во мне свежего союзника, стала рассказывать о том, что с ней несправедливо поступили.
– Подарили мне золотые часики, как сельской дурочке, – тараторила она, – а на черта они мне нужны! Я их даже не ношу! А депутаткой выбрали другую сборщицу, потому что она родственница председателя, хотя они это скрывают. Подарили мне золотые часики: на, молчи! А я молчать не буду!
– Не всегда же тебе, невестушка, быть депутаткой, – перебил ее Раиф, – надо, чтобы и другие побыли.
– Почему другие?! – возмутилась она. – Пока я собираю чай лучше всех, я должна быть депутаткой!
– Доченька, – мягко заметила Тата, – когда разговариваешь с мужчиной, не
– Куда же мне смотреть, мама? – полыхнула на нее невестка.
– Бери немножко левее, – сказала Тата и добавила, показывая, что деликатность в своем роде тоже необъятна, – можно и правее взять. А в глаза мужчине полыхать – некрасиво.
– Тебя бы, мама, обидели так, – сказала невестка, разливая вино из кувшина в стаканы, – ты бы еще и не так располыхалась.
– Хватит, невестушка, – важно промолвил Раиф, подымая стакан как бразды правления, – не все так просто, как ты думаешь. Везде своя политика…
Раиф сейчас, конечно, пенсионер, но он много лет был членом правления колхоза. После первых стаканов он стал мне рассказывать длинную сагу о том, как он боролся с жителями одного выселка Анхары, которые хотели отделиться, чтобы жить своим колхозом, а он, поддерживаемый односельчанами, их всячески не отпускал.
Жители этого выселка выходцы из Эндурского района. В основном они живут там, но, размножаясь со скоростью, несколько опережающей наше терпение, расселились и по остальным районам Абхазии. Их смешной выговор с точки зрения общеабхазского языка (наши видят в этом смехотворную, но упорную попытку порчи его) и их действительная жизненная напористость, доходящая до неприличия (с точки зрения нашей склонности к раздумчивости в тени деревьев) – предмет бесконечных шуток, пересудов, анекдотов.
Я никак не мог понять, почему он, собственно, должен держаться за них. Кстати, у меня было смутное чувство, что я эту историю когда-то слышал или даже она приснилась мне, и тогда же во сне было непонятно, почему их не отпускают жить отдельным колхозом.
Но не спросил у него с самого начала об этом, а теперь, когда он описал столько подводных рифов, которые ему удалось мягко обогнуть, я боялся, что мой вопрос прозвучит как сомнение в разумности его грандиозного предприятия.
Уточняя те или иные этапы своей борьбы, он кивал быстроногой невестке и говорил:
– Вынь у меня там из сундучка бумажку… Ту, что розоватенькая…
Невестка бежала, мелькая стройными ногами по зеленой траве, вбегала в дом и приносила розоватенькую справку.
– Ага, – говорил Раиф и, слегка погладив справку, как гладят щенка, передавая его в чужие руки, добавлял: – Прочитай, что там написано.
Я читал, и справка подтверждала именно то, что он говорил. Рассказ, подтвержденный розоватенькой справкой, двигался дальше, пока не упирался в необходимость нотариального подтверждения голубоватенькой справкой или той, что вроде рецепта, или той, на которой в середке печать, как пупок.
– Что ты задергал мою невесточку! – наконец не выдержала Тата. И обратилась к ней: – Да вывали ты их разом!
– Нет, нет, – с комической важностью возразил Раиф, – пусть приносит те, что мне нужны.
При этом он с любовной снисходительностью посматривал на жену, давая знать: не всякую справку можно вываливать как бабское лоскутье, иная справка лишнего глаза не терпит, простушка ты моя.
Взгляд его бесшумно токовал, и она, мгновенно улавливая это токование, выпрямляла свой стройный стан и, опуская глаза в позе сдержанного индианского кокетства, говорила:
– Если бы я хоть знала, чего ты убивался с этим выселком.