Санджар Непобедимый
Шрифт:
Ходоки вернулись к обескураженным сарыкундинцам, у которых Сабир грозил отобрать весь урожай якобы за недоимки прошлых лет… Тогда сарыкундинцы изгнали из кишлака Сабира и его прихвостней, но «казий» грозит «бунтовщикам» страшными карами.
Не желая слушать дальше, Санджар потянул за рукав старика.
— Пойдемте к назиру… Расскажите ему обо всем. Требуйте своих прав!..
Но Сираджеддин движением головы показал в сторону замерших в почтительных позах просителей. Жаркое солнце накалило землю. Пот градом катился по лицам дехкан, но никто из стоявших у ворот, не осмеливался пересечь двор
Лишь изредка, когда великий назир случайно бросал взгляд в сторону ворот, стоявший ближе всех проситель пробегал, согнувшись еще более почтительно, несколько шагов вперед и снова замирал, как только назир отводил глаза.
Проходившие мимо слуги яростно шикали на просителей:
— В сторону, в сторону, уберите свои грязные лапы с ковра.
Сираджеддин сказал:
— Один раз я был в Сары–Джуе на бекском дворе, видел вот такое… Но теперь… власть–то народа!
— Пошли, — сказал Санджар так громко, что все сидевшие у хауза обернулись и посмотрели в его сторону.
— Пойдем к великому назиру, — и командир четким шагом направился к возвышению, таща за руку упиравшегося Сираджеддина.
Уже на полпути глаза Санджара встретились с взглядом великого назира, и этот взгляд, как и тогда, при первой встрече, был холодный и неприязненный. Но он не остановил Санджара. Подойдя к возвышению, командир решительно звякнул шпорами и, приложив по–красноармейски руку к меховой шапке с красной звездой, отрапортовал:
— Командир добровольческого отряда Санджар по вашему приказанию прибыл.
Он ждал приветствия. Но оно не последовало. Сидевшие молча разглядывали стоявшего перед ними воина и выжидали, что скажет великий назир. Тогда заговорил сам Санджар. Волнуясь и путаясь, он рассказал о деле старосты Сираджеддина, о доблестных сарыкундинцах и их жалобе. Закончил он свою краткую горячую речь словами:
— Разве для того проливалась кровь героев, чтобы на их шею опять посадили кровососов–лихоимцев и баев с их вонючими ублюдками? Сейчас у нас Советская власть, власть рабочих и дехкан. И мы не позволим, чтобы разная мразь тянула свои лапы к завоеваниям революции.
Слабым движением руки великий назир предложил Санджару замолчать. Лицо назира потемнело и стало жестким. Губы скривились в усмешке.
— Уважаемый… э… э… уважаемый, мы вас звали, но разве для этого? Разве мы интересовались вашим мнением об этом кишлаке Сар… Сар… как его?
— Сары–Кунда, — подсказал сотник
— Да, да, спасибо, об этом… этом кишлаке. Вы, кажется, военный человек. Ну и надеемся, вы будете заниматься вашими военными делами, пожалуйста, а государственные вопросы… да… вопросы государственные предоставьте кому это доверено… народом. — Обернувшись к сотнику, назир промолвил: — Займитесь стариком. Объясните ему неудобство и неприличие его поступка… Пусть обратится к этому, как его… — Устроившись поудобнее на подушке, он холодно взглянул на Санджара: — Уважаемый… Мы вас звали… выразить одобрение, одобрение храбрости вашей и ваших… э… людей. Да… да.
Он медленно и нехотя цедил слова. И удивительно — содержание их никак не вязалось с холодным равнодушием тона, которым они произносились. И удовлетворение, которое в первое мгновение испытал Санджар, начало сменяться
— Поразительная храбрость ваша, товарищ… товарищ…
Один из сидевших на возвышении подсказал: «Командир Санджар».
— Да, да, благодарю… товарищ Санджар. Но, отдавая должное вашей отваге, мы должны… вы только не примите наших слов как осуждение…
Санджар насторожился.
— Вы, нам передавали, нарушили приказ командования. Вы ушли с отрядом в Бабатаг. Вы долго отсутствовали… Оставили штаб в неизвестности… что внесло путаницу…
— Это не так! — запротестовал Санджар. — Мы преследовали Кудрат–бия, мне было приказано…
— Простите, товарищ… — И снова назир наморщил лоб, якобы досадуя на свою забывчивость.
Обернувшись к своим собеседникам, он многозначительно покачал головой, как бы говоря: «А вы хотите от него дисциплины! Да он и разговаривать с людьми не умеет».
— Так вот что, — продолжал великий назир, и голос его стал елейным. — Времена партизанщины прошли. И мы боимся, что такие ваши действия могут принести вред вместо пользы. Поэтому…
Командир шагнул вперед. Все прыгало перед ним в тумане. Ярость душила его.
— Я воин… я темный пастух. Стал воином народа. Я сражаюсь с черной стаей волков уже три года. Я не заслужил… Мои действия вредят? Нет!
Тогда великий назир, успокоительно подняв руку, проговорил:
— Спокойнее… Не волнуйтесь. Ваши заслуги нам известны, но ваши недостатки известны тоже. Когда мы сложили ваши заслуги на одну чашу весов, а ваши пороки на другую чашу, — вторая чаша перетянула. И мы решили… — он обвел присутствующих взглядом. — Да, мы решили сказать. Вы неправильно воюете. Басмачи — обманутый народ. Мирный народ. Вы безжалостно истребляете их. Когда нужно действовать уговорами и лаской, вы пускаете в ход саблю и пулю. Вы убили Салиха–курбаши, вы убили Сулеймана–ишана… наконец, погиб сам Кудрат–бий.
— Но они уничтожены в бою! Они жгли кишлаки, резали дехкан, предавали позору женщин и девушек. Они… Врага, если встретишь, не щади!
— Разве Кудрат–бий не изъявил покорность? Он сложил оружие в Денау… А вы… Наше решение: отряд ваш, как формирование Бухарской народной республики, направляется на отдых… временно, конечно. Вам мы дадим отпуск. Отдохните тоже… Примите нашу благосклонность.
Земля и небо пошатнулись. Как мог этот картавящий юнец говорить такие слова ему, Санджару, участнику бесчисленных боевых схваток с басмачами? Как смеет этот юноша, пусть он будет сам великий назир, судить его?.. Где Кошуба? Где его начальник? Он бы не позволил…
И Санджар сдавленным голосом проговорил:
— Это клевета, меня оклеветали.
Он круто повернулся и, не видя ничего перед собой, пошел к воротам. По знаку назира сотник и еще один вооруженный человек побежали вслед за Санджаром. Сотник притронулся к его руке.
Тогда командир остановился. Вид его был так страшен, что сотник отпрянул назад.
Санджар посмотрел на него невидящим взглядом и ушел.
Никто не посмел остановить его.
Старинная узбекская пословица гласит: «Голова храбреца к земле не опускается».