Санджар Непобедимый
Шрифт:
Но когда Гулям Магог, следуя приказанию, вздумал поехать впереди, назир истерическим выкриком остановил его:
— Куда? не смей вырываться вперед… Позади меня поедешь.
Магог в полном недоумении остановил лошадь.
— Так–то, — проворчал, проезжая мимо, назир.
— Но… а дорогу как я буду показывать?
— А ты вежливо объясняй: «Будьте милостивы, поверните вправо! Поверните, если вас это не затруднит, налево!» — И тихо добавил: — Так вас, мужланов, надо учить…
«Афганец» все крепчал. Степь уже не шелестела, не звенела. Низко над землей сплошным потоком мчался, ревя и воя, песчаный
Когда назир уже в кромешной тьме по чуть мерцавшему огоньку костра набрел на своих людей, он вознамерился строго допросить Гулям Магога, но оказалось, что тот исчез.
— Видно, он не только глух, но и слеп. Мы же сами нашли дорогу, — самодовольно заявил своим спутникам назир и, рисуясь, добавил: — Что значит закалять свою волю и тело охотой… Ну, а теперь в путь. Скорее из этой проклятой долины.
Через минуту кавалькада двинулась прямо на север.
Темна ночь, когда свирепствует «афганец» на границе. Скрежещет по оконному стеклу крупный песок. Далеко на чужой стороне полыхают зарева тревожных костров…
Прижав к уху трубку полевого телефона, пограничник четко и раздельно произносит слова рапорта. Несмотря на стоящую в комнате пыль, несмотря на гнетущую духоту, командир в полной красноармейской форме. Гимнастерка застегнута на все пуговицы, ремни и кобура блестят, слышно позвякивание шпор. На тоненьком ремешке на руке висит дорогой работы камча. Из–под щеголеватой буденовки выбиваются русые кудри; щеки, подбородок тщательно выбриты.
— Докладывает начальник заставы, — говорит в телефонную трубку пограничник, — разрешите доложить…
Он вскидывает глаза на толстощекое, лоснящееся лицо Гуляма Магога и многозначительно хмурит брови. Толстяк навалился всем телом на грубо обтесанные доски стола и так внимательно слушает, что даже губы у него шевелятся. Точно он старается вместе с начальником заставы передать кому–то на другом конце провода все самые последние новости.
— Одного взяли, — продолжает докладывать пограничник, — из Дарьи вытащили… Захлебнулся, но отошел… Нет, товарищ комбриг, не говорит, ничего не говорит. На кого похож?.. Вроде как не здешний, — и обличье и одежда. Нет, не афганец, нет… Разрешите доложить, товарищ Кошуба, второго упустили, то есть утонул он… Да, так точно.
Последовала небольшая пауза. «Зуммер», попискивая, передавал, судя по выражению лица командира, что–то очень значительное. От сознания важности минуты Гулям даже приподнялся на табурете, и стол затрещал под напором его могучего тела.
Пограничник отчаянно замахал на него рукой и прокричал в трубку:
— Товарищ Кошуба, дело–то очень серьезное. Прикажите самому доставить нарушителя. Надо лично вам доложить про… Этот самый задержанный встречался у Белого тополя с одним бухарским работником… А… что? По телефону нельзя? Так точно, нельзя. Послезавтра быть в Дюшамбе? Есть, быть в Дюшамбе. С Гулямом? Есть быть с Гулямом.
Толстяк совсем лег на стол и с напряженной и в то же время умильной улыбкой смотрел на пограничника.
— Скажите командиру Кошубе, — молил он свистящим шепотом, — скажите начальнику
Трудно проследить путь одинокого всадника на горных каменистых тропах… Затерялся в горах и след Санджара.
Рассказывают, что видели командира в Сары–Кунда.
Был большой той у мечети и ликование народа. Санджар сидел на почетном месте в кругу стариков, рука об руку с Сираджеддином. Только Сабирбай да мухтасиб не присутствовали на празднике. Сабир, узнав, что приехал Санджар, впал в великий гнев и, как говорили дехкане, черная кровь дошла до сердца и он в гневе умер. А «вонючий» блюститель нравственности бежал прямо из мечети в горы столь поспешно, что забыл свои калоши и резной посох.
Видели якобы Санджара в Ущелье Смерти.
Одинокий, он скакал ночью при свете желтой луны по берегу соленой речки, и тень его отражалась в поблескивающих струях. Говорили, что вслед за Санджаром скакали на некотором расстоянии еще два всадника. У Могилы Афганца, когда луна зашла за тучи, внезапно послышалась стрельба, лязг стали о сталь. Ночную тьму прорезало дикое ржание лошадей, человеческий вопль. А когда луна выкатилась снова на звездный простор небес, всадник все так же ровным галопом скакал на запад. На следующий день ехавшие в Миршаде кочевые узбеки обнаружили уже застывшие трупы двух неизвестных, увешанных дорогим оружием.
Впрочем, так ли это было, трудно сказать. Имя Санджара–непобедимого и поступки его стремительно обрастали легендами, и правду становилось нелегко отличить от вымысла…
Рассказывают, что вблизи Байсуна Санджар, как вихрь, ринулся с саблей наголо в кишлак Сагын, где свирепый басмач Пансат Исмаил, непримиримый враг Советов, пировал на своей свадьбе с дочерью местного помещика Атабека. Басмачи разбежались, как трусливые шакалы, а самого Пансата Санджар вел за собой много верст на веревке, привязанной к седлу.
Дехкане несколько раз кидались с палками и камнями на подлого курбаши и пытались прикончить его. И только потому, что Санджар говорил народу: «Не трогайте эту вонуючую гадину, дайте мне отвести его в Байсун! Там будет над ним суд скорый и правый», — люди сдерживали себя и ограничивались криками и угрозами. Но когда Санджар уехал из Байсуна, они вырвали курбаши из рук милиционеров и повесили его на базаре….
Видели Санджара и дальше на древней дороге, что идет от Самарканда через железные ворота лесистого Дербента к Городу Львов — Ширабаду.
Всадника замечали и запоминали, ибо имя Санджара–непобедимого стало любимым и уважаемым в народе.
В гарнизонах славному воину оказывали почетные встречи. Коменданты давали ему в провожатые сильную охрану, так как в те дни не принято было ездить в горах в одиночестве. Но Санджар неизменно отказывался от конвоя и, как одержимый, устремлялся в дальнейший путь.
Комендант гарнизона Тенги–Харам, вопреки воле командира, послал десять красных конников сопровождать его до следующей станции. И кстати. Потому что банда отпетых кзыл–аяков налетела на Санджара и, как ни был он храбр, они сгубили бы его, не подоспей бойцы, ехавшие на близком расстоянии.