Санджар Непобедимый
Шрифт:
— Взгляд батыра и железо плавит.
Гулкие, отдававшиеся далеким эхом выстрелы, стоны раненых напугали басмачей, и они повернули назад к ущелью, решив, очевидно, что в Сары–Кунда засел отряд красноармейцев.
Но едва всадники втянулись в узкий проход, сжатый скалами, как ущелье огласилось страшным скрежетом. Горы грохотали. Сверху на басмачей сыпались камни,
щебенка. Было еще совсем темно, и басмачи не могли ничего разобрать. Раздались крики:
— Злые духи! Спасайтесь! Дивы, горные дивы! Бандиты стремительно бросились назад из ущелья. В темноте они
— Дивы! Дивы!
Но у входа в долину снова загрохотали выстрелы. Басмачи заметались в колючих кустарниках. Кое–кто, сраженный пулей, падал на камни. Паника овладела басмачами.
…Чуть брезжил рассвет, в сумраке начали вырисовываться пологие холмы. На одном из них стоял всадник и махал белой чалмой.
Тогда из–за большого камня выбрался Юсуп и, сделав несколько шагов по направлению всадника, спросил:
— Что тебе надо?
— Кто вы?
— Я начальник доблестных воинов, — не задумываясь, заявил Юсуп. — Чтр тебе надо?
— Мой господин мирахур Кудрат–бий повелел мне передать следующее: «Мне претит дальше сражаться против советов. Пропустите нас, и мы не тронем пальцем кишлак Сары–Кунда. Я решил вместе с джигитами своими вернуться к нашим очагам и отныне мирно платить налоги советской власти».
Юсупу пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы радость не прорвалась наружу. Он сурово заявил:
— Хорошо, мы согласны…
— Мой господин спрашивает: «Будет ли дана клятва, что ни меня, ни моих джигитов не ждет притеснение или тюрьма?»
— Хорошо.
— Дайте клятвенное обещание.
— Клянемся богом.
Всадник исчез. Юсуп стоял по колено в полыни, бурно разросшейся по окраинам кишлака.
Из ущелья потянулись цепочкой всадники. Они проезжали мимо одинокого Юсупа на большую дорогу.
Одним из последних подъехал Кудрат–бий. Молодой джигит, почти мальчик с нежным девичьим лицом, сопровождавший курбаши, воскликнул нараспев: …
— Мой господин хочет говорить.
— Пусть скажет, — нетерпеливо ответил Юсуп.
Он услышал за своей спиной шаги и обернулся. К нему подходил Сираджеддин с группой дехкан. Юсуп оживился:
— Говорите, Кудрат–бий!
Курбаши выехал на дорогу и направился к сарыкундинцам.
— Эй, дехкане, — пренебрежительно кривя в усмешечку рот, сказал он, — где мой храбрый друг Кошуба?
Кузнец Юсуп забыл всякую осторожность, — он признался, что Кошубы в Сары–Кунде нет.
Услышав ответ, Кудрат–бий в первое мгновение растерялся. Лицо его посерело, глаза суетливо перебегали с одного человека на другого.
— А! — протянул он. — Кошубы нет? Кто же сейчас воевал с нами?
— А мы, дехкане.
— Позор на мою голову! Позор! Позор! Мои джигиты — грязные трусы, мелкие воры, а не борцы за ислам!
Он ускакал.
С радостными песнями возвращалось ополчение в кишлак. На площади у чинаров произвели дележку трофеев: шесть новеньких винтовок, два мушкетных карабина, наган, восемь лошадей, патроны, ножи. Несмотря на ранний час, во дворе мечети в огромном котле варился плов.
Басмачи
— Не прими, господи, от меня ни поста, ни молитвы до тех пор, пока я не вытяну жилы из этого быдла.
Злобно хлестнув коня, Кудрат–бий помчался вперед. За ним едва поспевало его потрепанное воинство.
III
Рассказы организаторов обороны кишлака — старосты Сираджеддина, кузнеца Юсупа и Мергена позволили воссоздать картину событий последней ночи, событий, которые едва не привели к поголовному истреблению крестьян кишлака Сары–Кунда.
Мудро и умело отразившие ночное нападение сильной басмаческой шайки, разгромившие ее небольшими и плохо вооруженными, но искусно расставленными силами, сарыкундинцы проявили в дальнейшем непростительную беспечность.
Сейчас трудно понять, какими побуждениями руководствовались Сираджеддин, Юсуп и Мерген, когда они отпускали на все четыре стороны Кудрат–бия и его ближайших помощников — матерых бандитов и убийц. Вернее всего, сказывалось веками культивируемое и укореняемое палками чувство раболепного преклонения перед каждым, кого надлежало величать в разговоре обращением «таксыр». К тому же, обрадованные счастливым исходом сражения, дехкане вообразили, что шайка Кудрат–бия отныне перестала быть опасной. Кудрат–бий и басмачи остались на свободе. Сарыкундинцы сами уготовили себе страшную кару.
В день после схватки даже скот пригнали с окрестных пастбищ пораньше.
— Нужно, чтобы и чабаны со всеми праздновали, — говорил староста, — все должны быть в весельи и радости. И дети и старухи — никого не забудьте.
И все праздновали…
Праздновали так, что забыли о самых необходимых мерах предосторожности.
По каменистой улице кишлака к большим чинарам с гиканьем, свистом, улюлюканьем прошел кортеж сарыкундинской молодежи. Толстый, жизнерадостный Абдували, прозванный за свою круглую, всегда сияющую физиономию «Эх ты, луна!», обмотал голову пестрым, по–фазаньи ярким тряпьем, напялил неведомо откуда раздобытый старый–престарый парчевый халат, навесил на себя вместо портупеи кожаные подпруги. В руках у него было огромное дедовское ружье, из которого никто не решался стрелять уже добрых полсотни лет.
— Вай дод! Дехкане, вай дод! — вопил «Эх ты, луна».
Звонкими криками, грохотом котлов и барабанов отвечали джигиты на истошные вопли толстяка.
— Вай дод! — проворчал «Эх ты, луна» и бросился к чинару. — Помогите мне, великому курбаши. Ха, за мной гонится пучеглазая лягушка. Ах, вай дод! Смерть угрожает моим печенкам! Спасите!
Будто спасаясь бегством от грозной опасности, «Эх ты, луна» вскарабкался на чинар и там разрядил в небо свою древнюю пищаль.
Выстрел прозвучал оглушительно, и горные ущелья ответили многоголосым эхом.