Санки, козел, паровоз
Шрифт:
Его занимало, кто из героев классики что читал, какую музыку слушал, и, напав на примеры того и другого, он тут же делился своими наблюдениями с Аликом (Умным). Да, Печорин читал Вальтера Скотта, с этим ясно, но, как выяснилось, об «Иванхое» сэра Уолтера весьма недурно отзывался и Пушкин. А вот Хемингуэй любил и перечитывал «Севастопольские рассказы». Ненадолго они затеяли было очередную игру. Вроде: «Что давали в театре, когда Иван Дмитрич Червяков обчихал лысину генерала?» Но игра вскоре сама по себе угасла — примеров набралось маловато. Давали, кстати, «Корневильские колокола» Планкетта — ту самую оперетку, где поют «Плыви, мой челн, по воле волн»…
Так вот, если взять хоть того же «Героя нашего времени», из всей «Бэлы» он вытащил одну фразу и пронес ее до старости: о том, как Казбич «в первый раз в жизни оскорбил коня ударом плети» (вот видишь, опять лошадь пострадала). Со стихами Михаила Юрьевича дело обстояло не лучше. Добросовестно отбарабанив «На смерть поэта», поиграв с веселеньким
Ну как же, что ж это за патриотизм такой, а, Александра Алексеевна? Чему ж он так радуется?
Впрочем, речь-то у нас шла о даче.
Еще в сарае по имени «гараж» на их участке Сашин папа каждое воскресенье крутил для всех кино — невиданная роскошь, своя киноустановка. Все — это обитатели дачи, гости и тихонько проникшие в сарай ребята, последние — когда было место. В репертуар входил Чарли Чаплин — бокс из, кажется, «Новых времен» и эпизод в ресторане, где Чарли ест спагетти. Были куски из «Серенады Солнечной долины» — чечетка двух негров и «Чатануга», что-то из «Петера» с Франческой Гааль, гавайские танцы полуголых рослых девиц и — Виталик всегда ожидал этого — негромкий певец, имя запомнилось: Гарри Кул. Он выходил в тесноватом пиджаке, опускал одну руку в карман и пел что-то очень спокойное. Сейчас Виталик вспоминает Гарри Кула, когда, переключая каналы, случайно натыкается на киркоровых в перстнях, мехах и цепях. Но вот — Боже, нет, ну нет более чудес! Набрав Harry Coolв поисковике Интернета, Виталик через полвека вновь услышал те самые звуки и увидел ту самую стеснительную улыбку. Stardust —называлась песня. Очень всем рекомендую: http://www.youtube.com/watch?v=9EmRQBgpmZs
А ребята постарше, студенты, крутили любовь по-настоящему. На Сашиной даче вместе с семьей Виталика какое-то время, год-два, жила семья маминых друзей. Они оставили след еще в ее довоенной и военной переписке. Он — Макс, Матвей Михайлович. Благороден, красив, элегантен. Большой машиностроительный начальник, ареста не избежал, ведь еще до войны побывал в Англии. Она — тетя Валя. Стройна, глазаста, некрасива и бесконечно обаятельна. Их дочери: Наташа, нежная, мягкая, в отца, красива на свой мягкий бархатистый лад, старше Виталика на пару лет, и Таня, копия матери, высока, худа, большеглаза, помоложе Виталика и в него немного влюблена. На даче он катает ее на велосипеде, а позже, во взрослой жизни, возьмет с собой в поход на Иссык-Куль. До него еще, Бог даст, доберемся. А пока, на даче, у Наташи завязывается роман с местным парнем, довольно паскудным приблатненным типом. Семья возбуждена. Те же проблемы у Ванды, кузины Саши, складной невысокой гимнастки — как они с Виталиком танцевали рок-н-ролл! — в будущем директрисы аптеки, которая помогала мне доставать для тебя лекарства, а еще в более далеком будущем — а ко мне сегодняшнему близком прошлом — добывала и добывает, дай Бог ей здоровья, отличный медицинский спирт в пятилитровых канистрочках. Так вот, завелся и у нее ухажер. А тут приезжает чуть ли не жених Вандин, чемпион Эстонии по боксу. И вот Виталик с Сашкой, малолетки, сопереживают, обсуждают, стремятся помочь. Как-то там все рассосалось, Наташа схлопотала от папы пощечину и, рыдая, просила прощенья, Ванда же ухитрилась и рыбку съесть, и с чемпионом в Москву укатить в полной идиллии.
Трудовая, Трудовая. Ну, всё точно — лягушечья прозелень дачных вагонов, зеленое знамя весны, хотится, хотится, хотится… Багрицкий знал в этом толк. Самого Виталика этой волной накрыло позже, в студенчестве. Вот на раскаленном пляже в Головинке он буравит взглядом затянутую в голубой купальник изумительную фигурку. Потом он вообразит и сам поверит в их молниеносный роман. Выйдя ночью покурить и посидеть на берегу, он и в самом деле увидел ее там снова, одну, уже без купальника — она по-дельфиньи резвилась в воде, ничуть не стесняясь. Облитая луной, вышла, натянула на мокрое тело сарафан и исчезла, даже не посмотрев в его сторону. А он сочинил и наутро рассказал собратьям по отдыху историю страсти на ночном пляже. Осмелев от собственной выдумки, он завладел вниманием чернявой и кучерявой Марины, не подозревая, что ей пятнадцать лет. Она оказалась москвичкой, и он пообещал учить ее английскому. Дело
Однако к Трудовой это не относится, order, order, ladies and gentlemen! Она, Трудовая, вылезает за пределы детских и школьных лет — в студенчество и далее. Курсе на втором он привозит на дачу институтского приятеля Володю Брикмана — картошка с тушенкой, приготовленная на керосинке (перебои с электричеством), теплая водка, танцы под проигрыватель или — опять же при перебоях — патефон. «Утомленное солнце» и «Танго соловья». Удивляет Сухум мой курортный костюм, голубая пижама. С Аликом Умным они три дня живут в палатке на той стороне канала под непрерывным дождем. Пьют, курят , разговаривают…Подбрасывают в костер можжевеловые ветки, смотрят на мертвенное посиневшее пламя, на воду — размышляют.Мелвилл обручил раздумье с водой — meditation and water are wedded forever, — почему-то позабыв об огне.
На Трудовую же мама стала привозить Виталику сигареты, что официально означало признание его взрослости.
А потом и ты узнала это место. Как только Ольге исполнился год, мы поехали туда на дачу. И потянулись новые дачные сезоны. Сколько было их — два? Три? Уже не помню. А теперь и спросить не у кого.
Умерла Нюта. «От сердечной недостаточности». Или избыточности?
Последний взрослый его детства.
Игра-загадка «Угадайка». Угадайка-угадайка, интересная игра, собирайтеся, ребята, слушать радио пора… Неужто так и пели — собирайтеся? Да нет, наверное: собирайтесь, все ребята… С утра сидит на озере любитель-рыболов, сидит, мурлычет песенку, а песенка без слов. Тра-ля-ля, тра-ля-ля, тра-ля-ля-ля-ля (два раза). Сюда примыкают пластинки. Жесткие, пластмассовые, на семьдесят восемь оборотов. Иголки в железной коробочке и в лоточке, который толчком пальца выдвигается из бока патефона. Папа еще привозил какие-то особенные заграничные иголки, с ними и звук был почище, и менять их приходилось реже. Пластинки в чемоданчике, разделенном на отсеки-щели, удобно носить в гости, на дни рождения… Так вот, и первые в жизни пластинки он слушал с Нютой. Тринце-бринце-ананас, красная калина, не житье теперь у нас, а сама малина.
А песенка чудесная, и радость в ней и грусть, и знает эту песенку вся рыба наизусть.
После инсульта Нюта прожила три дня. За день до конца я приехал к ней с Олей и Леной. Нюта была без сознания, задыхалась, глаза скрыты белесой пленкой. Оля испугалась, вышла, заплакала.
Пока жила мама, она что-то делала, словно кто-то толкал ее — надо ходить за Лелей. А не стало мамы, будто сдулся воздушный шар, остановился завод, кончился заряд — помнишь, я тебе рассказывал. В конце концов мы с Леной взяли ее к себе, но через год стало ясно, что оставлять Нюту одну опасно, — и, да, да, ничего нового, дом «Забота». Как ни странно, там и впрямь о ней заботились — до самого конца. Последний год Нюта почти ничего не помнила. Я навещал ее по выходным, она отрешенно улыбалась, глядя на меня водянистыми, почти закрытыми катарактой глазами. Спрашивала, как там Оля, как маленький — это о нашем с тобой внуке, как Валерик — что-то давно не заходил. В Англии? А-а-а, далеко, наверно… Ну привет передавай. Я гладил ее шершавую руку. Сидел недолго, минут пятнадцать. Иногда — когда нужно было постричь ей ногти — чуть дольше. Мыли ее санитарки. Когда я собирался уходить, она заставляла меня вытаскивать из тумбочки и уносить с собой конфеты, яблоки, апельсины — от щедрот дома «Заботы». Ей было восемьдесят семь.
Ты не шибко ее любила, да в общем и не должна была. Ведь она из моего детства. Мы клеили елочные игрушки из новогодних календарей, делали электроплитку из картона и подогревали на ней щи из подорожника. И те пластинки ставили на патефон — вместе. Наша Мила, наша Мила очень беспокоится, три часа козла доила, а козел не доится. Если эту бороду протянуть по городу… На Арбате в магазине за стеклом устроен сад. Наш сосед Иван Петрович видит все всегда не так.
Вот и нарисовалось детство героя. Он вползает во взрослую жизнь. Каким?
Восприимчивым и мнительным — от завышенной самооценки, порожденной скромной мерой таланта, отпущенной ему природой, в сочетании с завистливой чуткостью к успеху других. Желая блеснуть, он притворялся, что импровизирует, а сам заблаговременно и долго ломал голову над задачей, остротой, каламбуром, рифмой — чтобы выдать итог за мгновенное решение, озарение, только-только мелькнувшую мысль. А медлительность ума, чтобы не сказать туповатость, в сочетании с честолюбием заставляла трудиться.
Щедрым — в стремлении преодолеть глубоко поселившуюся в нем прижимистость.