Санкт-Петербург. Автобиография

Королев Кирилл Михайлович

В «перестроечные» годы в телепрограмме «600 секунд» промелькнул сюжет о том, что под покровом ночи настоящую «Аврору» увели на слом, а вместо нее у набережной установили муляж. Это не совсем так: крейсеру потребовался капитальный ремонт корпуса, а сейчас он имеет точно такой же вид, какой имел в 1917 году.

В 1960-х годах зародился еще один питерский праздник, в отличие от годовщин революции отмечаемый и поныне: это праздник выпускников – «Алые паруса» (1961 год, название в честь вышедшего на экраны СССР фильма

по повести А. С. Грина); а в 1964 году состоялся первый музыкальный фестиваль «Белые ночи».

«Переименованный город» и «внутренняя эмиграция», 1960-е годы

Иосиф Бродский

Едва успели отгреметь залпы салюта в честь победы, как страну охватила новая волна репрессий. И Ленинград оказался едва ли не центром карательных мер. В августе 1946 года появилось постановление ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», началась травля А. А. Ахматовой и М. М. Зощенко; в 1949 году были арестованы по так называемому «ленинградскому делу» и расстреляны председатель Совета министров РСФСР М. И. Родионов, секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецов и первый секретарь Ленинградского горкома партии П. С. Попков. Жертвами репрессий стали едва ли не все государственные деятели, которые имели ленинградское происхождение; пострадали также Ленинградский университет и музей обороны Ленинграда. Всего по «ленинградскому делу» осудили 214 человек, из них 23 человека расстреляли, остальных приговорили к различным срокам заключения и ссылке. (В 1954 году обвиняемые были реабилитированы.)

В те же годы началась борьба с космополитизмом, развернулось «дело врачей». По счастью, смерть Сталина в 1953 году положила конец многим позорным процессам. Однако пять лет спустя страна уже охотно травила поэта Б. Л. Пастернака, «оттепель» заканчивалась, едва успев начаться, а в Ленинграде КГБ преследовал авторов самиздата, среди которых был и И. А. Бродский.

Всего через два года после публикации в журнале «Новый мир» повести А. И. Солженицына «Один день из жизни Ивана Денисовича» (1962) состоялся суд над поэтом, которого обвинили в тунеядстве. Диалог между Бродским и судьей Савельевой стал хрестоматийным образцом советского «театра абсурда»:

«Судья: Чем вы занимаетесь?

Бродский: Пишу стихи. Перевожу. Я полагаю...

Судья: Никаких «я полагаю». Стойте как следует! Не прислоняйтесь к стенам! Смотрите на суд! Отвечайте суду как следует!.. У вас есть постоянная работа?

Бродский: Я думал, что это постоянная работа.

Судья: Отвечайте точно!

Бродский: Я писал стихи! Я думал, что они будут напечатаны. Я полагаю...

Судья: Нас не интересует «я полагаю». Отвечайте, почему вы не работали?

Бродский: Я работал. Я писал стихи.

Судья: Нас это не интересует...»

В 1972 году Бродский, отбыв принудительное лечение в психиатрической лечебнице на Пряжке, заключение и ссылку в Архангельскую область, покинул СССР.

Иосиф Бродский оставил краткий и блестящий текст о «переименованном городе».

Перед Финляндским вокзалом, одним из пяти вокзалов, через которые

путешественник может попасть в этот город или покинуть его, на самом берегу Невы, стоит памятник человеку, чье имя этот город носит в настоящее время. Собственно говоря, при каждом ленинградском вокзале имеется подобный монумент, то ли статуя в рост перед, то ли массивный бюст внутри здания. Но памятник перед Финляндским вокзалом уникален. И дело тут не в самой статуе, так как тов. Ленин изображен на обычный манер, с вытянутой в пространство рукой, то есть как бы обращаясь к массам, а дело в пьедестале. Поскольку тов. Ленин декламирует, стоя на броневике. Все это выполнено в стиле раннего конструктивизма, столь популярного ныне на Западе, и в целом сама идея высечь из камня броневик отдает некоторой психологической акселерацией, скульптура как бы малость опережает время. Насколько мне известно, это единственный в мире монумент человеку на броневике. Уже хотя бы в этом отношении мы имеем дело с символом нового мира. Старый мир обычно представляли люди на лошадях.

В полном соответствии, с каковым обстоятельством километрах в трех вниз по течению, на другом берегу стоит памятник человеку, чье имя этот город носил со дня своего основания: Петру Великому. Недвижность этого монумента, повсеместно известного как Медный всадник, частично может быть объяснима безостановочностью, с какой его фотографируют. Это впечатляющий монумент, метров шесть в высоту, лучшее произведение Этьена-Мориса Фальконе, рекомендованного заказчику – Екатерине Великой – Дидро и Вольтером. Над огромной гранитной скалой, перетащенной сюда с карельского перешейка, высится Петр Великий, удерживая и осаживая левой рукой лошадь, каковая символизирует Россию, и простирая правую руку по направлению к северу.

Поскольку эти два человека разделяют ответственность за название города, хочется сравнить не только памятники, но также и непосредственное их окружение. Слева от себя человек на броневике имеет псевдоклассическое здание райкома партии и небезызвестные «Кресты» – самый большой в России дом предварительного заключения. Справа – Артиллерийская академия и, если проследить, куда указывает его протянутая рука, самая высокая из послереволюционных построек на левом берегу – ленинградское управление КГБ. Что касается Медного всадника, у него тоже по правую руку имеется военное учреждение – Адмиралтейство, однако слева – Сенат, ныне Государственный Исторический архив, а вытянутой рукой он указывает через реку на Университет, здание которого он построил и в котором человек с броневика позднее получил кое-какое образование.

Так что двухсотсемидесятишестилетний город существует под двумя именами: «урожденный» и «он же» – и его обитатели предпочитают не пользоваться ни тем ни другим. Конечно, в документах и на почтовых отправлениях они проставляют «Ленинград», но в обычном разговоре скорее скажут просто «Питер». И дело тут не столько в политике, сколько в том, что и «Ленинград», и «Петербург» не слишком удобопроизносимы, да и люди всегда склонны давать прозвища населяемым ими местностям, что является, в сущности, очередной стадией обживания. «Ленин» в этом смысле просто не годится, хотя бы потому, что это фамилия (да к тому же и придуманная), а вот «Питер» звучит очень естественно. Прежде всего, город уже назывался так двести лет. К тому же дух Петра I все еще куда более ощутим здесь, чем душок позднейших эпох. А кроме всего прочего, поскольку подлинное русское имя императора – Петр, «Питер» звучит слегка по-иностранному, что и соответствует чему-то определенно иностранному, отчужденному в городской атмосфере: зданиям европейского вида, возможно, и самому месторасположению: в дельте северной реки, текущей в открытое враждебное море. Иными словами, при выходе из столь привычного мира. <...>

Этот город действительно стоит на костях своих строителей не меньше, чем на забитых ими сваях. До некоторой степени это верно по отношению к любому другому месту в Старом свете, но обычно история успевает позаботиться о неприятных воспоминаниях. Для смягченной мифологии Петербург слишком молод, и всякий раз, когда случается стихийное или заранее обдуманное бедствие, можно заприметить в толпе словно бы изголодавшееся, лишенное возраста лицо с глубоко сидящими, побелевшими глазами и услышать шепот: «Говорят же вам, это место проклято!» Вы вздрогнете, но мгновение спустя, когда вы попытаетесь еще раз взглянуть на говорившего, его уже и след простыл. Тщетно вы будете вглядываться в медленно толочущуюся толпу, в мимо ползущий транспорт: вы не увидите ничего – лишь безразличные пешеходы и, сквозь наклонную сетку дождя, величественные очертания прекрасных имперских зданий. Геометрия архитектурных перспектив в этом городе превосходно приспособлена для потерь навсегда.