Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года
Шрифт:
– Сядь, Софья, сядь, говорил он маркизе, порывавшейся что-то приготовить, чем-то угостить, и называл ее просто Софьей.
– Сядь! усаживал он ее, а сам продолжал ходить.
– Мерзавцы!
– грозил он кому-то.
Антихристова шваль! Арестовать - и кого? Я сперва не оценил ситуации, думал, Ваньки Бутурлина шутка в духе всепьянейшего собора. Потом господь меня надоумил, я, не въезжая в город, завернул к себе на мызу в Стрельну. Представляешь? Мои же рабы, ожидая, очевидно, что меня ухлопают либо в Курляндии, либо по дороге домой, уже мебель всю из имения растащили! Ты представляешь?
Сядь,
– Да ведь не я ли, - стучал он себя в грудь, - не я ли облагодетельствовал их всех? Взять того же Бутурлина! При его природной глупости царь Петр десять раз собирался его выгнать. А мой-то Волков, Волков, секретарь? Я же его генерал-майором сделал. Думаешь, он не знал, что меня собираются арестовать?
Зизанья внесла подносик с крохотной чашечкой дымящегося напитка. Маркиза расставила сласти и печенья, зажгла курительную свечку с ароматом.
– Хорошо мне у тебя, Софьюшка, - сказал Меншиков, присаживаясь и берясь за кофе.
– Словно у дочери родной... И твоя чернокожая мне приятна!
– Он потрепал курчавые волосы ефиопки.
– А кстати, так тебя никто и не опознал в Санктпетербурге? Не было никаких встреч, разговоров? Смотри, Софья, тотчас же мне докладывай!
Маркиза сидела на скрыне, так и прыскала смехом, ударяя по крышке скрыни ладонью.
– Кто там так кричит?
– спросил светлейший, допив кофе. Подошел к арке и стал смотреть из-за портьеры в игорный Рай, где картежные страсти достигли апогея.
– Это тот усатый так сильно кричит? Да это кто же? Это же сын господаря, князя Кантемира! Чего же он так кричит - проигрался?
Ментиков подошел к сидящей на сундуке маркизе, поправил ей локон.
– Покойный Петр Алексеевич не переносил карточной игры, и мы, его птенцы, не знали отравы сей. Походы были у нас непрестанные, марши. Даже в мирное время - то раскол искореняли, то подать собирали. Теперь от всяких дел пустота, в баталионах только и ждут, когда распущу я войско. Все тотчас, как тараканы, разбегутся в свои поместья.
Зизанья с поклоном поднесла ему зелена винца. Уж очень ефиопка любила сего властителя, который столь ласково с нею обращался. Светлейший выпил, закусил чесночком, погрозил кому-то за окно.
– А каково распускать ту армию, коли недругов хоть отбавляй? В Варшаве, доносил наш резидент, когда царь Петр умер, три дня подряд шло гулянье, все паны друг друга как на пасху поздравляли. Намеднись был я в Курляндии, узнал, что на траверс Ревеля вышел флот соединенный трех держав. Чего им там нужно? Десантировать, что ли, нас собирается? Дудки - могуча новая Россия!
Он снова подошел к арке, приподнял портьеру, потому что в карточном Раю страсти продолжали кипеть.
– А это кто такой, среди преображенцев, носатый и в хитромудром парике? Да вон тот, в черном атласном кафтане, его я что-то не знаю. Цесарец, хм? Академикус? Граф? Велика персона? И он у тебя бывает? А что он говорит? Алхимик он? Кстати, что у вас тут за философский камень объявился, об этом говорит вся Рига...
Маркиза еле успевала отвечать на его вопросы.
– Ну, сказывай. Кто тут у тебя без меня бывал? Что? Старый князь Репнин? Ну этот из ума выжил. Его внук? Молокосос безудальный. А генерал-полицеймейстер Девиер у тебя не бывал? Вот кого опасайся, это прохиндей первой руки, вот кто проведет и выведет.
И тогда некое вдохновение озарило лицо маркизы.
– А он и сейчас здесь у меня, - сказала она, постучав по скрыне.
– Кто - у тебя?
– Господин Девиер.
– Разве он тоже играет в карты?.
– Да нет, не там он, он здесь!
– Не могу понять.
– Чего же не понять - он заперт вот здесь в скрыне, на которой я сижу.
– На которой висячий замок?
– Да, да, ваша светлость, на которой висячий замок.
– Ты с ума сошла, Софья, чего бы ему у тебя под замком сидеть!
– Не верите? Давайте пари!
– Ну, если так, я ему голову тотчас снесу! Это он, я знаю, это он с Ванькой Бутурлиным подстроил мой арест! Давай живее, Софья, ключ!
– Зизанья, подай ключ!
– Сударыня, - пролепетала ефиопка, - вы же сами приказали ключ кинуть в колодец во дворе...
– А-а, кликотницы!
– зарычал Меншиков.
– Вы что из меня горохового шута строите? Подайте немедленно ключ! Или принесите из моей повозки саблю, я и без ключа открою!
Маркиза взяла его за руку, продолжая смеяться. Дала платочек, чтобы утереть пот с генерал-фельдмаршальского лба.
– Вот видите, ваша светлость, - сказала она рассудительно.
– Вы смеетесь над глупыми картежными страстями, а сами, оказывается, еще более пустым страстям подвержены. Ну какой Девиер, конечно, полезет ко мне в сундук? Да и замок, гляньте, покрыт ржавчиной, ключ от него затерялся еще зимой...
– Тьфу ты!
– рассмеялся светлейший.
– Славная ты, Софья, шутница... Ну вот что, сейчас мне шутить недосуг, позови-ка Цыцурина, пусть отчитается в хозяйстве. Теперь мне будут нужны деньги, много денег!
8
Меншиков закурил длинный чубук, который принес ему ординарец из повозки, сел в кресло у окна. Расспрашивал маркизу про историю с философским камнем, приговаривал:
– Чудеса, ну чудеса! Имей я тот камень, я бы всех недругов своих яко тлю передавил!
Цыцурин явился с папкой под мышкой. Перво-наперво хотел встать на колени, но Меншиков на него прикрикнул, Цыцурин раскрыл папку, стал докладывать: с карточного стола доход полторы тысячи рублей, с питейного зала - девятьсот.
– Откупные за вино в казну сдаешь?
– строго спросил светлейший.
– Никак нет, все в вашу долю кладу.
– То-то!
– Меншиков, довольный, стал выколачивать чубук о подоконник.
– Мне эти денежки более надобны, чем казне. Да и вообще казна - это я!
– Убыточек имеется...
– доложил Цыцурин.
– Какой такой убыточек?
– Полицейским чинам и иным проверяющим после каждой их визитации то рублевку, то семишник... Сто семьдесят шесть рублей восемь алтын на круг набежало!