Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

Говоров Александр Алексеевич

Оба смотрели за окно, где в блеске воды и неба строилась Кунсткамера и люди вокруг нее роились как мошки.

– Чего проще?
– сказала маркиза.
– Объявить, что невиновен, и отпустить.

– Что ты, что ты, ты просто неопытна в этих делах.

Старик-то Ромодановский умер, но живы внуки, которые бывшим имением Канунникова владеют... Опять же проныра Толстой!

– Ваша высококняжеская светлость!
– вскричала маркиза.
– Я не за бывшим имением мужа к вам пришла! Выпустите его, отдайте его мне...

– Тогда

спрос будет уже с тебя. Ежели ты Канунникова, какая ты Кастеллафранка? Ага, двумужница, а это ведь - каторга!

Опять замолчали. Светлейший громко пососал трубочку, потом щелкнул крышкой карманных часов.

– Ладно, сделаем, - заверил он.
– Я прямо к государыне, она теперь для меня все, что захочу... Что еще у тебя?

Маркиза с новым пылом принялась просить о других каторжанах. Взять номер тринадцатый, каково ему среди татей? Он же бывший офицер, но если бы все офицеры императорского флота были как он!

– Да ты что, девочка!
– удивился Меншиков.--Ты потребуешь, чтобы я всю каторгу распустил? А потом и всю империю разогнал?

А она вскочила, умоляя, в шелковой волне юбок опустилась прямо на пол и уже на коленях молила, обжигала взглядом из-за неправдоподобных ресниц. "Что за баба!
– подумал Меншиков.
– Такая на все пойдет, и шилом приколет, и зубами загрызет".

– Ладно, ладно, Софьюшка...
– обещал он.
– Придумаем что-нибудь, изобретем какое-нибудь крючкотворство. Ты же пойми, я сам еще после давешних событий в себя не пришел...

– Нужна просто решительность!
– воскликнула маркиза.
– Ежели у вас, господин генерал-фельдмаршал, не достанет решительности, вас никогда не хватит более, чем для придворных интриг.

Вернулся Нулишка, а с ним дежурный офицер, с глазами вялыми от послеобеденного сна. Меншиков приказал Тузова освободить и доставить сюда.

– Что такое "Святой Иаков"?
– спросила маркиза.

– Ах вон оно что! Значит, твой этот Тринадцатый со "Святого Иакова"? Да, был у нас такой фрегат.

– А за что по вашему личному приказу он был потоплен?

– Они хотели самодержавие отменить.

– А что такое самодержание?

Меншиков рассмеялся и стал чинить свою треснувшую носогрейку, хотя рядом висела целая коллекция чубуков и трубок. Он смеялся к добрел, говорил совсем уж по-отечески, с оттенком воркотни:

– Самодержавие, милая, многие желали б отменить. Взять - твой князь Антиох с другими преображенцами, много они об этом рассуждают, тамошние подсыльщики давно докладывали сие... На фрегате же "Святой Иакова много оказалось шибко образованных. Квинта Курция читали, республику вознамерились учредить. А как без самодержавия? Это же становая жила порядка!

Набив починенную трубочку, он закурил. Часы в огромном доме стали бить - сначала в одних покоях, затем в других. Сунулся в дверь генерал-майор Волков, но светлейший показал - погоди!

Маркиза в тоске безысходной положила на мраморный столик локти, а на них подбородок,

закрылась копной черных волос. Меншиков подошел, погладил по затылку, провел пальцем по белой шее. Вспомнилась другая, столь же прекрасная голова, в Кунсткамере, в банке, в мутном спирту. Усмехнулся, подумав, что царь покойный без колебаний приказал бы это чудо красоты отсечь да еще объяснил бы боярам анатомию сосудов на свежем срезе шеи...

– Софьюшка!
– вкрадчиво сказал он.
– Отдай ты мне этот философский камень. Что хочешь возьми у меня!

– Александр Данилович!
– в тон ему отвечала маркиза. Да нет у меня никакого философского камня, в этом вся закавыка. Да и на что вам философский камень? Вам все подвластно-и злато, и власть, и время, и люди. Философский камень - это вы!

Бодро топая, явились Максим Тузов и конвоиры. Светлейший тяжелым взглядом смерил Максюту, конвоирам велел быть свободными. Маркизе он сказал:

– Теперь ступай к себе в дом и ожидай моих решений. Сей корпорал Тузов пусть у меня еще побудет. Даю тебе слово, а мое слово что-нибудь да стоит. Ради тебя ни один волос с его головы не упадет. Но нынче он мне нужен для одного очень ответственного дела!

Выглянув в прихожую, он убедился, что никого нет. И вывел маркизу с карликом тем же путем, как и пришли.

– А насчет камня крепко подумай!
– напутствовал он.

5

В народе говорят: Петр и Павел день на час убавил. Хочешь не хочешь, а к петрову дню укоротились северные белесые закаты. Огнями плошек украшались теперь вольные дома в Морской слободке, дым коромыслом!

– Прощай, Цыцурин, владыка игорного счастья!
– заявил Евмолп Холявин, нетвердой походочкой взойдя на верхний этаж полнощного вертограда.
– Ты не гляди, что я выпимши, покидаю сегодня вас, ухожу в далекие края! Прощай, Фарабуш, старина! Спасибо тебе, что в дубовое свое туловище принял пулю, которая предназначалась мне.

Сегодня, едва адмиралтейская пушка пробила полдень, они с Сербаном, уговорив Цыцурина, стали играть на реванш. Холявин и петушился, и хвастался, и высмеивал Сербана, но то ли фортуна отвернулась от него, то ли старшему Кантемиру попалась наконец его счастливая колода, но Сербан быстро отыграл свой проигрыш, отобрал у Евмолпа вексель и разодрал его при кликах собравшихся игроков.

Случившийся тут же граф Рафалович за свой счет угостил всех шампанским, и Холявин не дал Антиоху увести счастливого брата домой. "Не-ет, теперь я желаю играть на реванш!" Но карточная Фортуна, видать, крепко осерчала на Холявина. Весь горя от нетерпения, он поставил безумные деньги - и проиграл! Сербан заставил его написать срочный вексель - такого еще в истории санктпетербургских вольных домов не было. Карточный долг должен быть возвращен в тот же день до полуночи!

– Прощайте, друзья!
– кланялся Евмолп завсегдатаям вертограда.
– Я выплатил срочный долг Кантемиру, пусть никто не скажет, что Холявины хуже князей!