Сапер
Шрифт:
— Слышь, старлей, ты мне работать не мешай, — прошипел он мне в ухо, так близко, что я почувствовал у себя на коже капли его слюны. — Ты что, думаешь, если из-под дохлого немца бумажку вытащил, так тебе всё простится? Я тебя, тварь, за то, что позицию без приказа бросил, так надолго упеку, что у тебя, недоумка, пальцев считать не хватит. И бабу твою в лагере держать будут, пока не сгниет! А ну, пшёл вон, гнида! — оттолкнул он меня.
Вот тут я не выдержал. Ножик сам в мою руку скакнул. Ну и Шепелеву прямо по науке, между четвертым
И тут прилетел первый снаряд вечернего обстрела. Немцы перед сном решили побеспокоить роту Певцова. Рвануло в стороне, я так думаю, метров сто. Вот после этого я вспомнил про утренний подарок политрука Птицына. Сунул руку в карман и достал осколок. В самый раз по ране оказался, даже чуть шире. Я сунул его до конца, только краешек снаружи оставил. Кто там будет в суматохе отступления разбираться, как помер особист? Найдут осколок, вот и ответ. Погиб смертью храбрых, защищая наше социалистическое отечество. Я посмотрел на правую руку старлея. Кольцо было на месте. Значит, жене — аттестат, и долгая память. Или недолгая. Это уж какая жена ему попалась.
Осталось дело за малым. Я взвалил тело Шепелева на спину, молясь, чтобы не извозиться в крови, и оглядываясь по сторонам, подтащил поближе к месту разрыва снаряда. Уложил аккуратно у тропинки и пошел к чекистской хате.
Бурякова не было и никто не помешал мне покопаться в бумагах покойного старлея. Протокол Вериного допроса лежал на самом верху. Я оставил от него только первый листик, а остальное, скомкав, положил в карман.
Вот теперь можно и успокоиться. Через полчасика старлея найдут, начнется суета. А я пока подготовлю Бурякова. Мол надо скорее эвакуироваться, иначе ценные документы и рейхсмарки вернутся обратно к фашистам.
Собственно, так и произошло. Прямо как по сценарию. Тело старлея нашли быстро, Буряков тут же меня вызвал к себе.
— Открывай шампанское, Соловьев. Повезло тебе и твоей подружке. Убило Шепелева осколком.
— Невесте, — аккуратно поправил я особиста.
— Так быстро? — удивился Буряков.
— Так война, тут всё без промедлений. Нам надо отсюда уезжать не медля. Не сегодня завтра немцы прорвутся.
— Я так не могу. Нужно следствие провести, рапорты составить. За Шепелева спросят в дивизии.
— Тело на полуторку и в город, рапорты и всякие ваши бумажки по дороге напишем
— Э, не-ет — покачал пальцем Буряков — Со мной поедешь только ты.
— Да за Веру тебе, лейтенант будет медаль дополнительная! — загорячился я — Она новый метод в полевой хирургии придумала, тысячи жизней наших солдат он спасет.
Буряков задумался, подпер голову. Немцы прекратили обстрел, в деревне воцарилась тишина.
— Ладно, была не
Глава 14
Пойти в загс, как я обещал, нам с Верой было не судьба — Шепетовка горела. Тут не до свадьбы. Окраины, большей частью деревянные, пылали, немецкие бомбардировщики обрабатывали район вокзала, а заодно и остальному городу, не такому уж большому, досталось. Слышались громкие взрывы, в воздухе висела пыль и гарь.
— Поедем в объезд, — Буряков повернулся к нам, махнул рукой вправо. — Мне надо заехать в отдел, доложиться. Может и охрану выделят.
Я наклонился к Вере, которая сидела в люльке, прошептал ей:
— Не переживай, в Житомире распишемся.
— Я, Петя, после тех обожженных солдатиков, да допроса у старлея — уже и переживать не могу. Внутри будто все заледенело. — также тихо ответила мне рыжая
У полуразрушенного здания пришлось затормозить. Вся площадь была усыпана битыми кирпичами, мотоцикл Бурякова толкали руками.
На крыльце стоял седой, сгорбленный священник в черной сутане. Он зло разглядывал нас, опираясь на трость.
— Что, драпаете, совьетские?
Голос у попа оказался резким, скрипучим.
— Почем опиум для народа? — резко отозвался Буряков, останавливаясь.
— Папаша, вы пошлый человек! — подхватил я цитату из «Двенадцати стульев».
— Бежите, бежите, — заухмылялся старик. — Немцы свергнут вашу безбожную власть и правильно сделают.
— Я тебя сейчас, как предателя прямо тут исполню, — вспыхнул Буряков, хватаясь за кобуру.
— Не марайся Андрей, — я попридержал особиста. — Фашисты сами пустят его под нож. Эй, папаша! Гитлер и своих попов разогнал по всей Германии, да Польше. Неужели думаешь, что он с вами будет любезнее?
— То есть ложь! — отрезал седой.
— Про пастора Мартина Нимёллера слышал? Вижу не слышал. Это он сказал, что «Когда нацисты хватали коммунистов, я молчал: я не был коммунистом. Когда они сажали социал-демократов, я молчал: я не был социал-демократом. Когда они хватали членов профсоюза, я молчал: я не был членом профсоюза. Когда они пришли за мной — заступиться за меня было уже некому». Сейчас сидит в концлагере, вшей кормит.
— Откуда ты про это знаешь? — дернул меня за рукав Буряков.
— На политинформации доводили — подмигнул я ошарашенной Вере — У нас политрук в части был шибко грамотным.
Саму фразу Нимёллера я слышал от одного сидельца, из интеллигенции, взятого по делу космополитов в 53-м, да так и оставшемуся в лагере: его, в отличие от врачей-вредителей, не выпустили. Она поразила меня своей точностью. Фашизм возникает не сразу, а словно плесень — пятнами. Тут откусили у общества — общество проглотило, здесь подъели… И вот уже молодчики в коричневых рубашках маршируют с факелами по площадям, орут «Хайль Гитлер».