Сапфиры Айседоры Дункан
Шрифт:
«Наврала, стерва! Ну я тебе устрою!» – мысленно пообещал он Агнессе.
Утренний экспресс уносил несостоявшегося миллионера в Петербург. Его гнала злоба. Леонид не сомневался, что драгоценного перстня нет и никогда не было. Его просто-напросто одурачили, как мальчишку. И сделала это какая-то тетка с мозгами курицы, а это больно било по самолюбию.
Леонид свои обещания выполнял не всегда, но в этот раз решил выполнить. Он подъехал к Енотаевской улице, резко свернул во двор и припарковался около знакомого дома. С ненавистью хлопнул дверцей «Матиза» так, что перекосилось зеркало. Машина
В следующее мгновение планы смешались. Мысли о мести были вытеснены внезапно образовавшейся пустотой. Пальцы почувствовали металл браслета, и в этот миг по спине побежал холодок: он еще не увидел этих чужих, враждебных мужских часов с классическим темно-синим циферблатом, а его уже затрясло мелкой дрожью. «Максиму Инархову к юбилею работы в ОАО «Артемида», – было выгравировано на обратной стороне. Леня швырнул находку на место и стал тщательно вытирать руки, словно они были вымазаны чем-то отвратительным. Он совершенно забыл про запотевшие стекла очков, все тер и тер кисти, но они все равно казались безнадежно грязными.
Свирепый, как бешеная собака, Леонид бросился к крайней парадной, дверь которой была открыта и подперта кирпичом, что спасло ее от удара Лениной кроссовки. Кипящая внутри него злоба требовала быть на ком-нибудь сорванной. Лифт долго не ехал, и нервный Леня пошел по боковой лестнице. К шестому этажу он устал, его пыл немного утих. Он передумал душить Агнессу сразу, в прихожей. Обносков добрался до нужного девятого этажа и уже собрался шагнуть на площадку к лифтам, как услышал ворчливый старушечий голос:
– Ходют и ходют, бесы! Покоя от вас нет ни днем, ни ночью!
– Не надо так волноваться, мамаша, – миролюбиво заметил чей-то баритон.
Раздались уверенные шаги, и к лифтам вышел мужчина, статный и со вкусом одетый.
– Ёкарный бабай! – изумился Леня: через щель дверного проема он разглядел своего врага, обладателя классических часов, Алискиного любовника – Максима Инархова. «Какого рожна он здесь делает? Неужто к Агнессе на семинар притащился, урод?» – предположил Обносков и усомнился – Инархов не производил впечатления рефлексирующего неврастеника, нуждающегося в психологической обработке.
«Рыжая сводня!» – догадался он, и перед глазами мозаикой сложилась нелицеприятная картина: Агнесса всячески потворствует свиданиям Инархова с его женой. «Задурила Алиске голову, а она уши развесила, о принцах размечталась. Она ведь королевна, хочет, чтобы жизнь была не как у всех, романтику ей подавай!» Новая волна злости накрыла его с головой, и, едва дождавшись, когда площадка опустеет, Леонид осторожно подошел к двери Агнессы. Она располагалась в закутке, который не просматривался в глазки соседних квартир. Он нажал на кнопку звонка – тишина, нажал еще раз и давил, не отпуская. Шума шагов хозяйки, торопящейся навстречу гостю, не последовало. Но уйти, не выместив злобу, Леня не
Полумрак прихожей, коридор, холл, и кругом ни души.
– Агнесса! – негромко позвал он. По телу вновь поскакали противные мурашки, предвещая очередную подлянку. Леонид доверял своему предчувствию, которое всегда было дурным и никогда не подводило. Этот раз не стал исключением.
Зайдя на порог гостиной, Леонид чуть не взвизгнул от испуга и замер: он стоял в полушаге от Агнессы. Женщина лежала на полу в тунике из белого шелка, широко раскинув руки и неестественно задрав голову. Волосы разметались по сторонам, рыжина кое-где была смешана с бурыми пятнами крови. Рядом валялась разбитая хрустальная ваза. Осколками усеяно пространство вокруг.
«Ааааа!» – мысленно заголосил он и зажмурился. Когда открыл глаза, кошмар не исчез.
Инстинкт самосохранения включил мозги и заставил думать, как выбраться из сложившейся скверной ситуации. Противный внутренний голос пророчил скорую встречу с представителями правопорядка и долгие мытарства. Сейчас Леня ему верил, как никогда, и проклинал все вокруг за то, что оказался в неподходящее время в этом жутком месте.
С трудом поборов истерику, он попытался трезво оценить ситуацию. Соседи его вроде не видели, а значит, прямых свидетелей нет. Надо стереть отпечатки с предметов, которые успел облапать, и сматываться.
Рев мотора Леонида успокоил, голова на удивление была ясная, как роса на утренней лужайке. Покинув двор Агнессы, он остановился в ближайшем кармане, чтобы перевести дух и решить, что делать дальше.
До него только сейчас дошло, что он видел убийцу. В том, что Агнессу убил Инархов, Леня не сомневался: Максим вышел со стороны коридора, где находилась квартира Агнессы, а она там единственная. Мысль о том, что парапсихолога мог прикончить кто-то другой, Леня предпочел прогнать прочь – ему очень хотелось видеть в качестве преступника своего соперника. Но Обносков был неглуп и понимал, что, во-первых, Макс может оказаться действительно ни при чем, а во-вторых, если он очень даже при чем, то не обязательно будет в этом уличен.
– А вот это моя забота, – мечтательно произнес Леонид, прикидывая что-то в голове.
Он достал из бардачка часы, протер браслет, чтобы очистить потенциальный вещдок от своих отпечатков, и аккуратно завернул в бумажную салфетку. Как ни странно, теперь Леня не испытывал к этой вещи ни капли отвращения. Возвращаться в квартиру с трупом ужасно не хотелось, было страшно, но желание всерьез насолить Инархову оказалось сильнее. Он решительно двинулся к дому, из которого всего полчаса назад с неистовой силой его выгнал страх.
1946 г
Даниил Лапкин ничего не понимал в театре и за это его не любил. Зрительный зал с бархатными креслами, огромными вычурными люстрами, манерная публика, жующая в буфете миниатюрные бутерброды, Даниила раздражали. Особенно Лапкин не любил балет. Но в любом более-менее крупном городе он неминуемо оказывался в храме Мельпомены и всегда на балете. Идти туда его никто не заставлял, и если бы кто из товарищей спросил, зачем он туда идет, Даниил ответить не смог бы. Но таких вопросов ему никто не задавал, потому что характер у Лапкина был нелюдимым и исключал наличие товарищей, а те, что все-таки находились, не имели привычки что-либо спрашивать.