Сапфо
Шрифт:
Однако же Митилена, «столица» Лесбоса, чем дальше, тем больше начинала претендовать на преимущественную связь с великой уроженкой острова. Всем, конечно, знакома такая вещь, как мемориальные монеты. Даже те, кто не слышал самого этого термина, наверняка держали в руках, скажем, юбилейный рубль (если им довелось пожить в советскую эпоху) или уж в крайнем случае какие-нибудь современные десятирублевки, у которых на аверсе вместо двуглавого орла какое-нибудь иное изображение (отражающее, например, пятидесятилетие полета Гагарина в космос, или вид города Кемь, или что-то другое).
В какой-то момент мода на подобные монеты-сувениры появилась и у греков. Правда, довольно поздно: в те
Эрес, впрочем, тоже не отставал. На монетах этого городка, отчеканенных примерно в то же время, читаем: «Сапфо», «Саффо»[179] — и опять же некие изображения. Можно, пожалуй, даже говорить о некой борьбе между Митиленой и Эресом за имя Сапфо — борьбе, ведшейся нумизматическими средствами. А почему бы и нет? Как раз в это время Самос начал выпускать аналогичные мемориальные монеты в честь Пифагора — самого знаменитого из уроженцев этого острова. И ведь, полагаем, начал он это делать в пику другому греческому городу — Кротону. В Кротон Пифагор перебрался с Самоса, там прожил много лет, именно там и прославился… Кротон, пожалуй, имел больше прав на Пифагора, если так можно выразиться. А Самосу, однако, захотелось-таки напомнить, что именно он — родина прославленного мудреца. Вот и были отчеканены соответствующие монеты. Кстати, даже и на нынешнем Самосе главный населенный пункт — город Пифагорио.
Наверное, при желании могли бы и лесбосцы как-нибудь так переименовать свою «столицу», чтобы ее название прямо или косвенно напоминало о Сапфо. Слава богу, они этого не сделали. Пусть Митилена останется Митиленой (Митилини — так произносят современные греки, об этом уже говорилось). Митилена навсегда останется связанной с именем Сапфо. Точнее, с именами Сапфо, Алкея и — все-таки! — Питтака (но кто сейчас помнит о Питтаке?).
* * *
А теперь — о римском поэте, который просто не может не быть упомянутым в связи с вопросом о судьбе наследия Сапфо в последующие столетия. Это — Гай Валерий Катулл, живший в первой половине I века до н. э. и имеющий заслуженную репутацию, пожалуй, самого тонкого лирика в истории античного Рима. Не самого крупного — Гораций и Овидий признаются фигурами большего масштаба, — но именно самого тонкого.
Блестяще знавший эллинскую литературу Катулл постоянно использовал находки, принадлежащие ее представителям, для создания собственных шедевров. Использовал — не значит, конечно, «слепо копировал». Нет, творчески перерабатывал. Прочтем такое вот его стихотворение:
Кажется мне тот богоравным или —
Коль сказать не грех — божества счастливей,
Кто сидит с тобой, постоянно может
Видеть и слышать
Сладостный твой смех; у меня, бедняги,
Лесбия, он все отнимает чувства:
Голос мой звонкий.
Тотчас мой язык цепенеет; пламя
Пробегает вдруг в ослабевших членах,
Звон стоит в ушах, покрывает очи
Мрак непроглядный.
От безделья ты, мой Катулл, страдаешь.
От безделья ты бесишься так сильно.
От безделья царств и царей счастливых
Много погибло.
(Катулл. Стихотворения. 51)
Первое, что бросается в глаза, — сапфический стих, которым написана эта изящная вещица. Но главное — в другом. Сравним-ка ее с одним из знаменитейших произведений Сапфо — с тем, которое начинается словами «Богу равным кажется мне по счастью» (Сапфо. фр. 31 Lobel-Page). Сходство первых трех строф — настолько близкое, что никак не может быть случайным совпадением. Не покидает впечатление: Катулл фактически перевел с древнегреческого языка на латинский творение митиленской поэтессы.
Но это все-таки не перевод в строгом смысле слова, а скорее парафраза, вариация на ту же любовную тему, но, несомненно, навеянная стихами Сапфо. Не она ли, кстати, подразумевается под «Лесбией», упоминаемой Катуллом во второй строфе?
Нет, не она, а Клодия, возлюбленная римского автора, которой тот адресовал многие свои сочинения. Упомянуть эту женщину из знатного рода под ее собственным именем поэту было невозможно: это противоречило тогдашним нормам этикета. Приходилось в таких случаях (не только Катуллу, но и его сотоварищам по ремеслу) прибегать к своего рода псевдонимам.
И, кстати, очень характерно, что в качестве такого «заменяющего» имени для Клодии Катулл взял «Лесбию», что прямой ассоциацией отсылало именно к Сапфо — уроженке Лесбоса. Подобным выбором лирик, несомненно, подчеркивал влияние этой последней на свое литературное творчество.
Однако любовь, описанная им здесь, — однозначно гетеросексуальная, а не гомосексуальная, как у Сапфо. Отметим и еще одно интересное отличие: после трех первых строф, буквально вторящих митиленянке, вдруг появляется четвертая, в ее стихотворении параллели не имеющая. Более того, звучащая резким диссонансом к тому, что было сказано выше. Этакий отрезвляющий душ: дескать, безделье, и только оно, — причина всех этих любовных страданий. Сапфо такого ни за что бы не написала. И не случайно последние две строчки в процитированном памятнике — реминисценция уже не из нее, а из Алкея[180], поэта, для которого любовная тема была лишь второстепенной.
Впрочем, подражал Катулл нашей героине и в других случаях. Например, сочинял гименеи (эпиталамии), брачные песни, и совершенно несомненно, что делал это под ее воздействием.
О жилец Геликон-горы,
Сын Урании, нежную
Умыкающий девушку
К мужу, о Гименей-Гимен,
О Гимен-Гименею,
Благовонной душицею
Вкруг висков обвяжись, и к нам,
Взяв огнистый покров, явись