Сармат. Кофе на крови
Шрифт:
— Кайфа и вправду мало, батя, — отзывается кряжистый ефрейтор. — Но не салагам же из учебки туда соваться!..
— Значит, никто не хочет остаться?
— Нет! — в один голос откликается строй.
— Быть посему! — рубит воздух подполковник. — Проверить оружие, связь и обувь!
— Проверили...
— Стало быть, загружа-а-айсь!..
Солдаты по очереди ныряют в утробу вертолета, и тот, взмыв вверх, сразу берет курс на отвесные, окрашенные закатным солнцем крутояри сопредельной стороны.
— Что здесь происходит? — бросает полковнику
— По самому главному солдатскому приказу — по приказу совести, — не отрывая взгляда от улетающего в закат вертолета, через плечо бросает тот и, усмехнувшись, спрашивает: — Пионерам красные галстуки, говоришь, повязал, замполит?
— Что вы о красных галстуках? — раздраженно выпаливает тот. — Я вас про седьмой борт...
— И речь ребятишкам толкнул?
— Толкнул, толкнул...
— Тогда поезжай в штаб вонючку на меня строчить, поезжай, замполит!..
— Партизанщину в погранотряде развели и думаете, сойдет вам с рук! — взвивается тот.
— Ох, не сойдет! — вздыхает Захарчук. — Ты поезжай, стучи, а я буду у летунов, на связи с седьмым бортом.
Отвернувшись от замполита, он до рези в глазах вглядывается в закатные сполохи, в которых вот-вот растворится вертолет — маленький черный комарик на фоне величественных закатных хребтов, улетающий в их ночную, леденящую душу неизвестность...
Лежа под копной, Сарматов и американец сквозь щели в ограждении смотрят на раскрывающуюся красоту горной афганской реки, которая то бросает им в глаза отраженные водой снопы солнечного света, то внезапно открывает таинственные и тревожные повороты, скрывающие неизвестные опасности. Будет ли это низвергающийся в бездну водопад или, быть может, за следующей скалой затаились в зарослях «духи», держащие приближающийся плот под прицелом?..
Затянувшееся молчание нарушает американец:
— Скажи, майор, ведь ты профи, а у тебя одна комната и нет денег... Не понимаю...
— Что ты не понимаешь? Не понимаешь, что Отечество не в твоих сраных баксах и не в особняках с бассейнами? — раздраженно бросает Сарматов.
— А-а, опять русский идеализм! — усмехается американец. — Только объясни мне, майор, что ищет твое Отечество в Африке, в Латинской Америке, здесь, наконец?
— А твое? — вопросом на вопрос отвечает Сарматов. — Только не начинай со мной душеспасительную беседу о демократических ценностях и правах человека!..
— Здесь и везде мы сдерживаем вашу экспансию...
— И заменяем ее на свою! — подхватывает Сарматов. — Знаешь, полковник, здесь не самое лучшее место и время для выяснения истины!.. А она, по-видимому, в том, что в будущем мире лучшие шансы выжить у того, кто владеет сырьевыми источниками. Их мало у Америки и мало остается в остальном мире, зато они есть у России. Но прибрать
— Я не понимаю, о чем ты говоришь... — Американец с интересом ждет продолжения разговора.
— Понимаешь! — зло усмехается Сарматов. — Мне известно, что ты прикладывал руку к программам «Голоса Америки» и прочим «вражьим голосам»...
— Это так! — кивает американец. — Я специалист по русским!
— Вы на весь мир кричите о нарушении прав человека в России, но только о нарушении прав инородцев, а нарушения прав русских вы в упор не видите и никогда не видели. И действительно, какое вам дело до разоренных социализмом русских деревень, до несчастных русских стариков и старух, умирающих без медицинской помощи. Вот если картину какого-то художника не выставили, — тогда вы в праведном гневе горланите на весь мир... А эта волна русофобии?.. От русских требуют какого-то покаяния, даже за то, что они сломали хребет Гитлеру. А ведь мы-то с тобой изучали в академиях, что проведению крупной политической и военной акции предшествует пропагандистская и психологическая кампания против населения противника с целью его дезориентации и подавления воли к сопротивлению. И заметь, вы ее ведете против русских, а не против казахов, узбеков...
— Уж не считаешь ли ты, что перестройка — наша акция против России?
— Да, честно говоря, я не знаю, что это такое. Но хорошо знаю, что вам это выгодно. Единственное могу сказать, что благодаря ей и мы наконец освободились от большевизма. А это, поверь мне, уже великое благо.
— В Америке большинство людей до сих пор считает, что русские и большевики — это одно и то же...
— Мало ли что вы там, в своей Америке, считаете! — зло усмехается Сарматов. — Вот, например, до сих пор думаете, что это вы разгромили Гитлера! Вообще, что вы в вашей сытой Америке можете знать о русских?
— Я считал, что знаю вас, — после минутного молчания произносит американец. — Но, влипнув в эту историю, понял, что не знал вас совсем... Хотя о большевизме я все же могу судить...
— О большевизме! — повторяет Сарматов, глядя куда-то вдаль, и добавляет, повернувшись к полковнику: — Я выбрал время и поехал на Дон, в родную станицу, из которой уехал пацаном в суворовское училище... Хожу на юру по-над Доном, ищу кладбище, где родичи похоронены. Вокруг лишь земля распаханная, да и распаханная-то с огрехами.
Старуха козу пасет — спрашиваю: бабуля, вроде бы кладбище здесь было?.. Было, говорит. Дорогу тут хотели вести, вот и запахали могилки-то. А где ж она, дорога? А в обход станицы ее потом пустили. Довели ее до Анастасьиных болот, там она и утонула... Что это, большевизм или просто человеческий идиотизм?
— Я думаю, что, пока в вашей стране останутся коммунисты, такого рода идиотизм будет продолжаться, — говорит полковник. — Пока они у власти, у твоего народа, у тебя лично, нет и не будет ни прошлого, ни будущего. И я не понимаю, почему ты служишь этой красной дряни.