Саша Чекалин
Шрифт:
Они пошли по людной, загроможденной подводами улице. У обоих на сердце было тоскливо. Оба не знали, что делать в общей суматохе.
— Ваши не эвакуируются? — спросил Саша, подразумевая мать, сестру и младшего брата Мити.
— Нет, — буркнул Митя, насупившись и думая о чем-то своем.
Из двухэтажного особняка, где помещалось отделение Госбанка, грузили на машину папки с бумагами, суетливо бегали по лестнице девушки — служащие банка. Напротив, в продовольственном складе, раздавали населению муку, там толпилась небольшая очередь.
Ребята подошли ближе.
— Нам,
— Будете за мной. — строго предупредил Сашу пожилой, с раскрасневшимся лицом мужчина из очереди.
— Тоже… мыльная душа из бани… — проворчал Митя, узнав Якшина. — Два мешка с собой захватил. Обрадовался даровому хлебу… Все подонки теперь вылезут.
— Откуда ты его знаешь?.. — спросил Саша, отходя от очереди.
— Знаю… Живет как бирюк… Недалеко от нас… — Митя не успел объяснить.
Навстречу ребятам попался боец истребительного батальона, ровесник Мити, Алеша Ильин. Здоровый черноволосый парень казался растерянным, хотя внешне бодрился.
— Ну как, орлы? — спросил он, здороваясь. — Что делать-то будем?
— Партизанить пойдем, — бодро отозвался Митя. Из-под шапки у него задорно выбивался клок русых волос, брюки были неровно, складками засунуты в сапоги со сбитыми каблуками.
Втроем они зашли в райком комсомола. Оттуда увезли уже все дела, на полу валялись обрывки бумаги, белели пустые полки в настежь раскрытых шкафах. В передней большой комнате расположилась группа легко раненных красноармейцев в грязных, измятых гимнастерках. Тут же в углу лежали их шинели и вещевые мешки.
Возле раненых суетилась Люба Пахомова — девушка из соседней, железнодорожной школы. Весной она окончила десятилетку и с первых дней войны работала сестрой в местной больнице.
— Ребята, принесите воды, — порывисто откидывая назад волосы, попросила Люба.
Саша торопливо спустился вниз и принес ведро воды. В помещении пахло йодом и еще чем-то тяжелым, неприятным. Прибежали Витюшка и с ним Славка и Генка, очевидно помогавшие Любе, и, перебивая друг друга, сообщили, что за ранеными пришла машина. Вслед за ними на пороге появилась Чернецова, одетая в новый синий ватник и кирзовые сапоги. Красноармейцы, поддерживая друг друга, потянулись вниз. Вместе с ними ушла и Люба.
Чернецова, приветливо кивнув ребятам, торопливо прошла к себе в кабинет. Витюшка, Генка и Славка прошмыгнули за ней.
— А нас почему не мобилизуют? — срывающимися от волнения голосами дружно заговорили они, подвигаясь вперед. — Почему на нас, пионеров, мало обращают внимания?..
Дальше Саша не слышал. Витюшка сердито захлопнул, дверь перед его носом.
— Ого! Боевые орлы, — засмеялся Алеша. Комсомольцы, переглядываясь, улыбались, всех развеселил петушиный задор пионеров.
Саша решительно открыл дверь.
— Мы уйдем с нашими войсками, — обиженно говорил Генка. — За людей нас не считают. Какие же мы пионеры…
Чернецова, засунув руки за ремень гимнастерки, нетерпеливо хмурила брови, но в глазах ее мелькали веселые искорки.
— Вижу, по одному делу? — спросила она, взглянув
— Мы хоть сейчас, — оживленно загалдели пионеры, — был бы только приказ райкома.
— Мы тимуровцы, — объяснил Витюшка, — у нас военная дисциплина…
— А потом опять придем к вам… — угрожающе заявил Генка, устремляясь вслед за приятелями.
Комсомольцы стояли, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Чернецова подошла к ним.
— Есть решение райкома комсомола, — она посмотрела каждому в глаза, — Чекалин, Клевцов, Ильин… остаются здесь…
Неожиданно за окном затрещала ружейная перестрелка. На небольшой высоте из облаков вынырнули три огромных темно-серых вражеских штурмовика и, пронзительно завывая, промчались над крышами домов.
Бомбить город они не стали и улетели дальше, за реку. Но поднявшаяся на улице паника улеглась не сразу: по дощатым тротуарам бегали какие-то растрепанные женщины-беженки, разыскивая своих детей. Из подъездов домов настороженно выглядывали люди.
— Проклятые!.. — грозили они кулаками в сторону улетевших фашистов.
Пожилая женщина в рваной жакетке, опустившись на ступеньки крыльца, исступленно зарыдала…
Выйдя из райкома, ребята увидели: из жителей все, кто мог, уходили и уезжали с войсками. Те, кто оставался, суетливо прятали свои вещи на задворках, — снимали занавески с окон, меняли обстановку, вытаскивая с чердаков и сараев старую, ломаную мебель, стараясь сделать свои жилища как можно более мрачными, неприглядными. Даже малыши носились со своими игрушками и тоже прятали их кто в сарае, кто в застрехе под крышей, на чердаке.
На площади у памятника Ленину стоял смуглолицый Гриша Штыков и смотрел на проходившую по улице колонну автомашин. Штыков работал и жил недалеко от Саши, на Пролетарской улице.
— Ну, ребята, уезжаете? — спросил он. Карие глаза его, смотревшие всегда с затаенной грустью, теперь глядели как-то по-особенному. Была в них сила и гордость.
— Мы не уезжаем, — отозвался Митя.
— Мы не бегаем от фашистов, — добавил Алеша.
— Значит, поживем, — сказал Штыков, внимательно посмотрев ребятам вслед.
— Неприятные разговоры ходят про Штыкова, — сообщил Саша. — Дали ему в райкоме комсомола какое-то поручение. А он наотрез отказался, якобы не по силам ему. Тогда ему предложили отдать комсомольский билет. Штыков бросил свой комсомольский билет на стол и с издевкой заявил: «Теперь я не комсомолец. Можно уходить?» И ушел.
— Вот паразит-то!.. — возмутился Митя.
— Может быть, просто так болтают… — поспешил добавить Саша. — Что-то на него не похоже.
Митя и Алеша пошли домой, а Саша направился к мосту на переправу и поспел как раз вовремя: на противоположный берег перебиралось песковатское стадо. Огромный колхозный бык белой масти, с черными подпалинами на боках и на спине хрипел, рыл ногами землю и ни за что не хотел идти в воду, не подпуская к себе погонщиков.