Саша

Юшкевич Семен Соломонович

– Он… грязный, Настя.

– Он славный, Павел…

Я хотел ответить, объяснить, – почему Стёпа не мог быть ей товарищем, но уже не успел. Сергей входил в квартиру Алёши. Настроение моё совершенно испортилось и, глядя с неудовольствием на Настеньку, я думал: «Тебе нравится Стёпа, нехорошая! Ну и пусть. Я найду лучшую Настеньку, чем ты. Ты выйдешь замуж за него, и у тебя муж будет кузнецом». Но это не только не успокоило меня, а ещё больше расстроило. Я совсем надулся и отошёл от неё, чтобы она почувствовала моё презрение. На всём кругом потемнели краски.

Что-то грызло мою душу, что-то беспокоило. В комнату я вошёл пасмурным. Сняв шапку и бросив «здравствуйте» я, пригорюнившись, уселся в углу, и старался только о том, чтобы не поддаться искушению взглянуть на Настеньку.

– Пусть знает, – обиженно думал я. – Теперь она увидит, кто лучше: я или Стёпа.

Между тем, Алёша, увидев нас, улыбнулся своей доброй улыбкой и подошёл к нам.

Настенька подала ему руку и долго вглядывалась в него. Сергей ерошил волосы.

– Я рад, что вы пришли, – говорил Алёша…

В комнате стояли две деревянные кровати и на одной из них лежал мальчик, до подбородка закрытый одеялом. В углу, подле печи, на низенькой скамеечке, сидел старик с большой седой бородой, покрывавшей всю его грудь, держал палку в руках, вертел ею и чертил что-то на полу. Соседнюю комнату занимала лавка, и в стеклянную дверь я видел женщину, вероятно мать Алёши. И всё в комнате казалось таким тихим, скромным, молчаливым, что мысль о другой жизни за этими стенами казалась обманом, сном. Незаметно и не привлекая внимания, висела икона… На стене, между двумя картинами, в клетке прыгал и царапался чижик, а под столом, как одногнёздки, высунув хвосты, лежали обнявшись котёнок и собачонка. Нежная тоска по чем-то прошлом, утраченном, не тревожа, тихо вошла в мою душу.

– Я рад, что вы пришли, – говорил Алёша, обращаясь к нам, к Настеньке…

– Ворон!.. – раздалось в углу.

Я вздрогнул. Настенька и Коля со страхом обернулись. То говорил старик с огромной седой бородой и чему-то улыбался.

– Молчи, отец, – оборвал его мальчик, лежавший на кровати.

Он повернулся к старику и, опираясь на локти, долго смотрел на него в упор, как кошка на воробья.

– …И вы сделали хорошо, – добавил Алёша таким голосом, что всем стало хорошо на душе.

Только я ещё бунтовался. Настенька оглянулась на меня.

– Монах… Красный Монах… – продолжал старик и распустил бороду так, что она покрыла всю его грудь.

– Молчи, отец, – ещё громче произнёс мальчик, лежавший на кровати – и голос его теперь угрожал.

Старик поставил палку меж ногами и, насторожившись, внимательно прислушивался. Настенька со страхом прижалась к Сергею, и испуганно взглядывала на старика.

– Кто это? – спросил тихо Сергей у Алёши.

Стёпа смеялся и делал гримасы.

– Это мой отец, слепой, – ответил спокойно и улыбаясь Алёша. – Вы не бойтесь, – он хороший…

– Что же он говорит о Вороне?

– Это его тайна, – загадочно произнёс Алёша, – мне нельзя сказать.

– Ему снятся черти, – сердито выговорил мальчик с кровати. – Отец! – крикнул он, – положи палку, я приказываю.

Мы все задрожали от безумного страха.

Слепой повертел палкой, будто писал ею в воздухе, и положил её на колени.

– Он добрый, – говорил Алёша, – он хороший, – он всё знает…

– Монах, – прошептал слепой.

– Вот это, Саша, – обратился Алёша к мальчику на кровати, и мы слушали с глухим беспокойством, – мои новые знакомые: Сергей, Настя. Коля, Павел…

Саша приподнялся на локте и внимательно осмотрел нас.

– Она мне нравится, – деловито произнёс он, указывая на Настеньку. – Пусть она сядет возле меня. А где Стёпа?!. Стёпа тоже.

Голос у него был такой же, как у Алёши, но казался более равнодушным и не тревожил. Стёпа прыгнул к нему на кровать, и оба они улыбнулись друг другу. Настя передвинулась так, что стала ему видна вся. Теперь и я заинтересовался и устроился подле Сергея.

– Почему ты не встаёшь, – недоверчиво спросила Настенька, усаживаясь на табуретке. – Встань, пожалуйста, и я тебя не буду бояться.

– Настя, – с упрёком выговорил Сергей.

– Но я его боюсь, – упрямо повторила она.

И когда Алёша подошёл к ней, чтобы успокоить, она вдруг, забыв о страхе, подала ему корзинку и сказала:

– Мама прислала вам всем… как братьям…

– У меня мёртвые ноги, – раздался голос Саши, – я всегда лежал.

– Как жаль, – произнёс Коля, внимательно посмотрев на него.

– Мёртвые ноги! – с удивлением вырвалось у меня и у Сергея.

Слепой завозился в углу, и я повернулся спиной к нему, чтобы совершенно не видеть его.

– Как здесь всё странно, – со страхом подумал я.

– Ты была на горе? – спросил Саша, тронув рукой Настеньку, и она отодвинулась. – Расскажи мне о ней. Через несколько дней мать на руках понесёт меня во двор и я её увижу.

– Я была на горе, – важно сказала Настя и все её ленточки задвигались на ней, – и тогда она ещё цвела вся. Теперь гора умерла…

– Алёша, – позвал слепой. – Выйди во двор и посмотри, где луна стоит?

– Сейчас, отец, – ответил он и вышел из комнаты.

– Тебе не скучно лежать? – спросил Сергей у Саши.

– Некогда скучать, – серьёзно произнёс Саша. – Я весь день чем-нибудь занят. Мне нужно за домом смотреть. Отец – слепой, занят своим, – и всё о чём-то с Алёшей шепчется. Мать ничего не понимает. Не понимает, – как бы удивляясь этому, повторил он. – Только плачет и жалуется. Разве слёзы помогают? Вещь – не пословица, жалоба – не дело.

– Но ты ведь не ходишь, – возразила Настенька, – как же ты за домом смотришь?

Он с удивлением посмотрел на неё, а Стёпа, знавший его мысли, рассмеялся и захлопал в ладошки.

– Вот ноги умеют ходить, – сказал он, – а что толку? Без ног худо – без головы круто. А тут все без головы. Вот в чём беда. Отец всё сидит и шарит руками – точно таракан возится. То с Алёшей шепчется, – о чём говорят, я и не пойму. А их кормить нужно. Отец любит покушать. Вовремя не подашь – сердится, плачет. Вот он какой. Мать, когда в комнате, тоже плачет. Слёз у нас тут много. Слёз не оберёшься, – прибавил он угрюмо.