Сашенька
Шрифт:
«Павиан» полировал свои ногти и читал спортивный журнал. Но Катенька, у которой мурашки бегали по спине, видела лишь жестокий приговор судьи. Ваня Палицын больше не являлся для нее просто исторической фигурой. Он был отцом Розы — и Катеньке нужно было как-то сообщить Розе, что ее отец погиб такой нелепой смертью. Она искала среди бумаг свидетельство о приведении приговора в исполнение, когда открылась дверь и в кабинет, прихрамывая, вошел Кузьма — «архивная крыса». Он толкал перед собой тележку, у ножек которой отирались кошки.
— Я
Катенька вернулась к изучению протоколов допроса Палицына: он признался в преступлениях, которые приписывал ему Петр Саган, оба признания также были подшиты к делу. Но было в них что-то странное: подлинники показаний, подписанные «Иван Палицын» в правом верхнем углу каждой страницы, были грязными, как будто валялись в луже талого снега.
Или следователь пролил на них свой кофе? Лишь перевернув несколько страниц, Катенька поняла, что это пятна крови. Она поднесла лист бумаги к глазам, понюхала — ей показалось, что она ощутила медный привкус крови… Катенька почувствовала омерзение к «павиану», к этому ужасному месту.
— Прошу прощения, товарищ полковник, — обратилась Катенька; из головы не выходила Роза и ее семейные страдания. — Тут нет свидетельства о смерти. Где оно?
— Все в деле, — ответил полковник.
— Ивана Палицына расстреляли?
— Если в деле сказано, что расстреляли, то расстреляли, если нет — то нет.
— Вчера я встречалась с Софьей Цейтлиной. Она сказала, что Сашеньку приговорили к «десяти годам без права переписки». Что это означает?
— Это значит, ей было запрещено получать передачи, посылать и получать письма.
— То есть она могла остаться в живых?
— Конечно.
— Но в этих делах ничего нет. Тут так многого не хватает.
«Павиан» пожал плечами. Его безразличие просто бесило Катеньку.
— Я думала, мы договорились. — Катенька почти кричала. Они оба оглянулись на Кузьму, который неспешно двигался к двери своей прихрамывающей походкой.
— Я не волшебник, — вспылил «павиан».
Как много значат слова, даже написанные на старой бумаге! Только теперь она поняла то, что говорил ей Максим: начинаешь просматривать архивные дела, будто щепу давно срубленных деревьев. И постепенно дело обретает плоть и кровь, оно говорит, оно поет песнь о жизни и смерти. Все эти штампы, подписи и резолюции на пожелтевших листках могут вызывать самые живые чувства, даже любовь или ненависть!
«Павиан» обошел стол и вытащил исписанный листок: «Направить дело Палицына в Центральный комитет ВКП(б)».
— Что это означает?
— Это означает, что в этом деле приговора нет. Оно в другом, не у нас. А это уже не моя проблема.
Кузьма смачно сплюнул в мощное жерло наградной плевательницы.
— Товарищ Кузьма, рада вас видеть, — сказала Катенька, вскакивая с места. Толстая рыжая кошка сидела на тележке и облизывала тощего котенка. — Как Кремер и Цфасман, наши
На этот раз Кузьма раскрыл свой беззубый рот и громко крякнул от удовольствия.
— Я им кое-что принесла. Надеюсь, им понравится, — сказала она, доставая из сумочки бутылку молока и баночку кошачьего корма.
Кузьма поспешно схватил протянутые угощения, громко сморкаясь и что-то бормоча себе под нос. Он достал из своей тележки коричневое блюдце, налил в него молока, кошки тут же принялись его лакать своими розовыми язычками. Потом он смачно сплюнул; Катенька поняла, что характер плевка передает его настроение.
«Павиан» усмехнулся, покачал головой, но Катенька, не обращая на него внимания, улыбнулась Кузьме и принялась за следующее дело. Позади раздавалось довольное урчание.
«Следственный архив. Июнь 1939 года
Дело № 16375
Бармакид Мендель Абрамович».
Сашенькин дядя, двоюродный дедушка Розы, соратник Ленина и Сталина, заслуживший прозвище «совесть партии», — но в деле лежал лишь один листок бумаги.
«Наркому Л. П. Берии, комиссару госбезопасности первого ранга Замнаркома Б. Кобулова, комиссара госбезопасности второго ранга 12 октября 1939 года
Обвиняемый Бармакид М. А. скончался сегодня в три часа утра. Военврач Медведев осмотрел заключенного и констатировал смерть. Медицинское заключение прилагается».
Значит, Мендель умер естественной смертью. По крайней мере, она узнала судьбу одного из членов этой семьи.
— Положите документы на стол, — приказал «павиан».
— Но я еще не просмотрела дело Сашеньки!
— Еще две минуты!
— Мы заплатили за эти документы, — вне себя прошептала она.
— Не понимаю, о чем вы, — ответил он. — Две минуты.
— Вы отнимаете мое время. Нарушаете договоренность!
— Одна минута пятьдесят секунд.
Катенька с трудом выносила это грязное место, где страдали дорогие ее сердцу люди, давно уже умершие.
Ей хотелось плакать, но не на глазах у «павиана». Она вернулась к делу Сашеньки: в описи было указано, что ее показания занимают 167 листов дела. Однако их не было в этой папке. Вверху была написана только одна фраза: «Направить дело Палицыной в Центральный комитет ВКП(б)».
Она проклинала себя за грубость с «павианом».
— Нет Сашенькиного признания — я могу его прочитать?
— Вы оскорбили меня и в моем лице Советский Союз и компетентные органы! — Он указал на гипсовый бюст Феликса Дзержинского. — Оскорбили «железного Феликса»!
— Пожалуйста, извините меня!
— Я доложу об этом своему начальнику генералу Фурсенко. Вряд ли он разрешит.
— В таком случае я очень сомневаюсь, что господина Гетмана заинтересует ваше предложение продать шпионские секреты зарубежным газетам.