Сашенька

Себаг-Монтефиоре Саймон Джонатан

— Арестованная Цейтлина-Палицына, Александра? — Дверь распахнулась.

— Я!

— На выход! — Конвоир провел ее по коридорам, вверх по металлическим ступеням, через другие коридоры, пока они не миновали два поста охраны и не вошли в широкий холл, где вместо камер были кабинеты. Сашенька напевала себе под нос — к собственному удивлению, она поняла, что это цыганский романс, который так любил Беня Гольден, их любимая песня. Потому что сейчас ей все станет ясно.

« Очи черные, очи

страстные…»

Теперь, казалось, было совсем не до любви, но эта мелодия неожиданно вселила в Сашеньку оптимизм.

Она была уверена, что Ванин ужасный план уже не к месту. Она с легкостью опровергнет любые обвинения.

Тогда они обязаны будут ее выпустить. Она немного выждет и заберет детей. Какая радость!

— Сюда! — Конвоир втолкнул ее в маленький чистый кабинет с линолеумом на полу, где стоял пустой стол, на нем — серый телефон и направленная на дверь лампа. В одну секунду ее ослепил свет.

Перед глазами заискрились золотые мушки, она почувствовала сладкий запах кокосовой помады для волос.

Молодой следователь НКВД в круглых очках, с рыжеватыми усиками и напомаженной челкой открыл папку, послюнил палец и стал перелистывать страницы.

Он тянул время, а когда закончил, откинулся на спинку стула; скрипнули его сапоги. Он погладил, чуть не измяв, листок бумаги, лежащий перед ним.

— Арестованная, я следователь Могильчук. Вы готовы нам помочь? — Он не стал называть ее «товарищем», но казался добродушным и мыслящим.

У него был хрипловатый, как у старшеклассника, голос и южный акцент, — похоже, мариупольский. Сашенька подумала, что он сын учителя, интеллигент с периферии, получивший юридическое образование и переведенный в Москву, чтобы занять место ушедших из жизни старых чекистов.

— Да, товарищ следователь, готова. Не стану вас задерживать. Я член партии с 1916 года, работала в аппарате ЦК партии и хотела бы узнать, как могли достойного коммуниста, преданного делу партии и лично товарищу Сталину… Помолчите, арестованная! Здесь вопросы задаю я. Мы, чекисты — вооруженная рука партии, и мы сами решим, насколько вы ценный ее член. Это наша работа. Вы готовы нам помочь?

— Безусловно. Я хочу выяснить…

Следователь Могильчук вытянул шею и задрал подбородок.

— Что выяснить? — уточнил он.

— В чем меня обвиняют.

— А вы не догадываетесь?

— Не имею ни малейшего представления.

— Бросьте, арестованная. Это я должен вас спросить, почему вы здесь.

— Не знаю. Я невиновна. Честно.

Могильчук аккуратно поправил свой напомаженный чубчик и нахмурился.

— Так дело не пойдет. Вы искренни в своем желании помочь партии? Странно. Если бы вы искренне хотели помочь, то знали бы, почему вы здесь.

— Я честный коммунист, товарищ следователь, я не сделала ничего противозаконного! Ничего. Я не примыкала к оппозиции. Никогда! Я всегда поддерживала

политическую линию Ленина-Сталина. Я никогда не вела никаких антисоветских разговоров. Даже мыслей антисоветских не допускала. Моя жизнь посвящена служению партии…

— Все, хватит! — крикнул следователь, стукнув кулаком по столу, — это вышло так нелепо, что Сашенька с трудом сдержала презрительную улыбку.

Ей не к месту захотелось рассмеяться.

— Не будем тянуть резину! — отрезал он. — Вы полагаете, вас сюда развлекаться привезли? Чтобы скоротать денек? Я здесь на службе, мне нужно, чтобы вы признались в том, что совершили. Мы знаем, как обращаться с такими, как вы.

— Такими, как я?

— Избалованными партийными принцессами, которые считают, что Советская власть обязана их одевать, давать машины, дачи. Мы для того и существуем, чтобы таких, как вы, спускать с небес на землю. Повторяю: оглянитесь на свою жизнь, на свое прошлое, разбудите свою партийную совесть! Почему вы здесь? Признание значительно облегчит вашу участь.

— Но мне не в чем признаваться… Я невиновна!

— А как вы объясните свой арест, если невиновны? Признавайтесь! Не ждите, пока я выбью из вас это признание!

Сашенька испугалась. Чего он требует? Если она признается в чем-то незначительном, они успокоятся?

Она повторила про себя Ванины наставления: «Ни в чем не признавайся! Без признания тебя не тронут!

Поверь мне, дорогая. Я знаю, о чем говорю. Я расколол тысячи человек, может, это мне награда. Но не выдумывай мелких правонарушений. Это не ослабит давления! Если у них есть доказательства, тебе организуют очную ставку. Если от тебя захотят добиться конкретного признания, из тебя его выбьют».

Могильчук подался вперед. Приторный запах его кокосовой помады был невыносим.

— Вы выросли в буржуазной семье, семье настоящих кровопийц. Вы с чистым сердцем вступали в партию — или остались душой со своим прогнившим классом, остались врагом пролетариата?

— Я работала у Ленина.

— Думаете, это меня сейчас интересует? Если вы обманули товарища Ленина, будете осуждены вдвойне.

— Он называл меня «товарищ Песец». Он знал о моем происхождении и признался, что и сам из дворян, — это же не имело значения, потому что я была ярым большевиком.

— Как вы смеете пачкать имя товарища Ленина! Вы хотя бы отдаете себе отчет, где находитесь? Неужели не понимаете, кто вы сейчас есть? Вас уже, считай, нет! Вы находитесь перед ревтрибуналом, перед ЧК. Так что отвечайте на вопросы — и все! — Он посмотрел на папку, повозил руками вверх-вниз по бумаге. — Давно вы знакомы с Менделем Бармакидом?

— Всю жизнь: он мой дядя.

— Вы считаете, он честный коммунист?

— Я всегда так считала.

— В вашем голосе звучит сомнение?

— Я знаю, что он арестован.