Сатанстое [Чертов палец]
Шрифт:
— А, так это под влиянием духа гостеприимства вы отправляете ваших гостей зарабатывать себе ужин наставительными проповедями, а сами опорожняете чужие кастрюли!
— Опорожнять кастрюли нам не пришлось, все кушанья уже были выложены на блюда, и мы забрали блюда вместе с кушаньем. Эти же господа были мною введены в заблуждение, чтобы не сказать, обмануты, как и ваша Доротея. Я их уверил, что мы отбираем отнятый у нас наш же ужин, а что в этом доме живете вы, этого они тоже не знали. Я никак не могу допустить, чтобы ни в чем не повинные люди были замешаны там, где только один виновный.
После
— Здесь в Альбани совершенно иные обычаи, чем у нас в Нью-Йорке, как вы успели убедиться, — сказала она.
— Не знаю, на что вы намекаете, на утреннее происшествие или на вечернее? — отвечал я.
— На то и на другое, если хотите, — улыбаясь отозвалась Аннеке, — эти обычаи одинаково странны для нас.
— Поверьте, мисс Мордаунт, я весьма огорчен всем случившимся, — сказал я.
— Ну, мы поговорим об этом в другой раз, — улыбнулась Аннеке, и так как все встали из-за стола, то встала и она.
Поблагодарив хозяина, все стали прощаться, потому что было уже поздно. Прощаясь со мной, Герман Мордаунт пригласил меня к завтраку на следующее утро, к девяти часам, и поручил мне передать его приглашение Дирку.
Когда мы вышли на улицу и вдвоем с мистером Ворденом направились к нашей гостинице, последний сказал мне:
— А знаешь ли, Корни, я боюсь, что новый приятель, пожалуй, окончательно скомпрометирует нас.
— Но мне казалось, что вы им очарованы.
— Да, он мне нравится, я этого не отрицаю. Но я, главным образом, сошелся с ним из политических целей, — я опасался, что надо мной станут подтрунивать, и хотел заручиться поддержкой в здешнем обществе.
— Ну, я помимо всякой политики полюбил этого славного Гурта и останусь ему верен, хотя он уже дважды поставил меня в неприятное положение. Это славный малый, чистосердечный и открытый, любящий жизнь и беззаботно веселый.
На этом мы закончили свой разговор и пошли спать.
На другой день я отправился к Герману Мордаунту настолько рано, насколько это позволяло приличие. Меня провели в маленькую гостиную, где не было никого, но на диване лежал тот самый красный шарф Аннеке, который был на ней в памятный день Пинке тера; вместе с этим шарфом лежала пара крошечных дамских перчаток, таких прелестных, что я не мог противостоять искушению взять их и поднести к своим губам. В этот момент я услышал совсем близко от меня шаги. Поспешно положив перчатки на прежнее место, я обернулся и увидел Аннеке. Она смотрела на меня с таким милым выражением, что я едва удержался, чтобы не кинуться перед ней на колени и просить ее быть моей женой.
— Что вам так понравилось в этих перчатках Мэри Уаллас? — спросила она, стараясь скрыть лукавую улыбку.
— Мне показалось, что они издают столь восхитительный запах, что я хотел убедиться…
— Вероятно,
— Вы питаете антипатию к Гурту Тен-Эйку?
— Антипатию? К такому славному, чистосердечному и скромному во всех отношениях человеку! О нет, такого брата могла бы пожелать себе каждая сестра, хотя у него, конечно, есть и кое-какие недостатки.
— Но мне кажется, что, несмотря на все его безумство, он пользуется общим сочувствием дам, а разве мисс Мэри Уаллас не расположена к нему?
Взгляд Аннеке ясно сказал мне, что я был нескромен, и я поспешил извиниться.
— Вы должны сознаться, Корни, что ваши подвиги на салазках были довольно смешны и что вы можете этим удовольствоваться.
— Я с вами вполне согласен, Аннеке, — ответил я, — тем не менее я счастлив, что это катание на салазках вам кажется более важным, чем история с ужином.
— Да, если бы мэр не был столь мил, эта история могла бы стать весьма неприятной! — И Аннеке искренне рассмеялась.
— Даю вам слово, что этот сумасшедший, но славный Тен-Эйк воспользовался моим незнанием; в этом отношении я действовал, совершенно не подозревая, что я делаю. Бога ради, скажите мне, могу ли я надеяться заслужить ваше прощение? — И я протянул ей руку.
— Корни, — сказала она ласково, протянув мне кончики пальцев в знак примирения, — если вы полагаете, что нуждаетесь в прощении, то обратитесь к Тому, Кому дано право прощать. Но если Корни Литльпэджу придет фантазия забавляться, как забавляются маленькие мальчуганы, то какое право имеет Аннеке Мордаунт запрещать ему это?
— Всякое право! Право дружбы, право более разумного суждения, право…
— Тише! — остановила она меня. — Я слышу шаги в коридоре. Это мистер Бельстрод. Ему нет надобности слышать длинный перечень моих прав; но так как он еще будет минут пять снимать свою шубу, плащ и саблю, то я воспользуюсь этим временем, чтобы сказать, что Гурт Тен-Эйк — опасный руководитель для Корни Литльпэджа.
— А между тем разве не хорошая рекомендация его сердцу, уму и вкусу, что он полюбил Мэри Уаллас?
— Ах, он и вам уже успел сообщить об этом? А впрочем, кому он только этого не говорил?! Абсолютно весь город, включая уличных мальчишек, знает о его любви.
— И сама мисс Уаллас также. И в этом я его одобряю. По-моему, мужчина не должен оставлять девушку, которую он любит, в сомнении относительно своих чувств. Мне всегда казалось низким и малодушным выжидать с признанием до того момента, пока ты не получил полной уверенности во взаимности девушки. Как может последняя дать волю своему сердцу, без этого откровенного и чистосердечного признания, и для чего таить от всех честную, благородную любовь к достойной любви девушке?
— Да, в этом следует ему отдать справедливость, он не раз честно и открыто признавался ей в своей любви, даже и в моем присутствии, и просил ее позволить ему встать в ряды претендентов на ее руку с тем, чтобы ждать ее решения до тех пор, пока не сумеет заслужить ее расположение и уважение.