Сатиры

Черный Саша

Ноет муха у окна.

Где Юпитер? Где Минервы?

Нервы, нервы, нервы, нервы…

1909

В гостях

Петербург

Холостой стаканчик чаю

(Хоть бы капля коньяку),

На стене босой Толстой.

Добросовестно скучаю

И зеленую тоску

Заедаю колбасой.

Адвокат ведет с коллегой

Специальный разговор.

Разорвись —

а не поймешь!

А хозяйка с томной негой,

Устремив на лампу взор,

Поправляет бюст и брошь.

«Прочитали Метерлинка?»

— «Да. Спасибо, прочитал… »

— «О, какая красота!»

И хозяйкина ботинка

Взволновалась, словно в шквал.

Лжет ботинка, лгут уста…

У рояля дочь в реформе,

Взяв рассеянно аккорд,

Стилизованно молчит.

Старичок в военной форме

Прежде всех побил рекорд —

За экран залез и спит.

Толстый доктор по ошибке

Жмет мне ногу под столом.

Я страдаю и терплю.

Инженер зудит на скрипке.

Примирясь и с этим злом,

Я и бодрствую, и сплю.

Что бы вслух сказать такое?

Ну-ка, опыт, выручай!

«Попрошу… еще стакан»…

Ем вчерашнее жаркое,

Кротко пью холодный чай

И молчу, как истукан.

1908

Европеец

В трамвае, набитом битком,

Средь двух гимназисток, бочком,

Сижу в настроеньи прекрасном.

Панама сползает на лоб.

Я — адски пленительный сноб,

В накидке и в галстуке красном.

Пассаж не спеша осмотрев,

Вхожу к «Доминику», как лев,

Пью портер, малагу и виски.

По карте, с достоинством ем

Сосиски в томате и крем,

Пулярдку и снова сосиски.

Раздуло утробу копной…

Сановный швейцар предо мной

Толкает бесшумные двери.

Умаявшись, сыт и сонлив,

И руки в штаны заложив,

Сижу в Александровском сквере.

Где б вечер сегодня убить?

В «Аквариум», что ли, сходить,

Иль, может быть, к Мэри слетаю?

В раздумье на мамок смотрю,

Вздыхаю, зеваю, курю

И «Новое время» читаю…

Шварц, Персия, Турция… Чушь!

Разносчик! Десяточек груш…

Какие прекрасные грушки!

А завтра в двенадцать часов

На службу явиться

готов,

Чертить на листах завитушки.

Однако: без четверти шесть.

Пойду-ка к «Медведю» поесть,

А после — за галстуком к Кнопу.

Ну как в Петербурге не жить?

Ну как Петербург не любить

Как русский намек на Европу?

1910

Мухи

На дачной скрипучей веранде

Весь вечер царит оживленье.

К глазастой художнице Ванде

Случайно сползлись в воскресенье

Провизор, курсистка, певица,

Писатель, дантист и певица.

«Хотите вина иль печенья?»

Спросила писателя Ванда,

Подумав в жестоком смущенье:

«Налезла огромная банда!

Пожалуй, на столько баранов

Не хватит ножей и стаканов».

Курсистка упорно жевала.

Косясь на остатки от торта,

Решила спокойно и вяло:

«Буржуйка последнего сорта».

Девица с азартом макаки

Смотрела писателю в баки.

Писатель за дверью на полке

Не видя своих сочинений,

Подумал привычно и колко:

«Отсталость!» и стал в отдаленьи,

Засунувши гордые руки

В триковые стильные брюки.

Провизор, влюбленный и потный,

Исследовал шею хозяйки,

Мечтая в истоме дремотной:

«Ей-богу! Совсем как из лайки…

О, если б немножко потрогать!»

И вилкою чистил свой ноготь.

Певица пускала рулады

Все реже, и реже, и реже.

Потом, покраснев от досады,

Замолкла: «Не просят! Невежи…

Мещане без вкуса и чувства!

Для них ли святое искусство?»

Наелись. Спустились с веранды

К измученной пыльной сирени.

В глазах умирающей Ванды

Любезность, тоска и презренье —

«Свести их к пруду иль в беседку?

Спустить ли с веревки Валетку?»

Уселись под старой сосною.

Писатель сказал: «Как в романе… »

Девица вильнула спиною,

Провизор порылся в кармане

И чиркнул над кислой певичкой

Бенгальскою красною спичкой.

1910

Кухня

Тихо тикают часы

На картонном циферблате.

Вязь из розочек в томате

И зеленые усы.

Возле раковины щель

Вся набита прусаками,

Под иконой ларь с дровами

И двугорбая постель.