«Сатурн» почти не виден
Шрифт:
— Отвечайте на вопросы, — сухо сказал Андросов. — Фамилия, имя, отчество и основные анкетные данные. Прошу! — Он взял карандаш.
— Крамер Михаил Евгеньевич.
— Национальность?
— Немец, точнее — по отцу немец. Мать русская. Год рождения тысяча девятьсот одиннадцатый, место — город Энгельс, бывшая республика немцев Поволжья. Беспартийный, образование высшее — энергетик, работал в Москве. В июле нынешнего года мобилизован в партизаны как знающий немецкий язык. Несколько дней назад
Андросов молчал, а Рудин смотрел на него спокойно и выжидательно… В глазах Андросова он не видел ни любопытства, ни веры, ни недоверия — ничего.
— Значит, вы сдались в плен, а затем свободно явились на прием в военную комендатуру? Не кажется ли вам это странным? — спросил Андросов.
— В такой последовательности это выглядит, конечно, странно, — согласился Рудин. — Но вы не знаете, что произошло между тем, как я сдался в плен и пришел в комендатуру.
— Вас передумали брать в плен, — без тени улыбки сказал Андросов.
— Нет, меня взяли. Но вместо того чтобы прислушаться к моему предложению о сотрудничестве, меня отправили в лагерь военнопленных. Мало того, это случилось в ту ночь, когда лагерь перебазировали в тыл. Никто со мной не поговорил, меня сразу сунули в эшелон, а я из него бежал — выпрыгнул из вагона на ходу, вернулся сюда и явился в военную комендатуру. Все это вам нетрудно проверить. Я находился в последнем вагоне эшелона, мои бумаги остались, вероятно, у солдата, сопровождавшего этот вагон.
Андросов подождал и спросил с иронией:
— Итак, вы выпрыгнули из поезда специально для того, чтобы предложить ваши услуги нам именно в этом городе и ни в каком другом?
— Да, — последовал твердый ответ Рудина.
Андросов сделал на листе бумаги пометку «Проверить бегство» и спросил:
— А почему вы не подумали, что в глубоком тылу, куда шел эшелон, в более спокойной обстановке, чем здесь, немецкое начальство разобралось бы в вашей истории гораздо лучше?
— Наоборот! — горячо возразил Рудин и изложил уже известное нам объяснение: сдавшись в плен, он считал, что все последующие объяснения с немецким начальством должны происходить в условиях, когда этому начальству легче легкого проверить каждое его слово.
Рудин видел, что Андросов это его объяснение принял. В разговоре наступила пауза. Андросов сделал пометку «Проверить пленение», бросил на стол карандаш, облокотился на стол и, глядя в глаза Рудину, спросил:
— Что побудило вас сдаться в плен?
Рудин вытащил из-за подкладки потрепанный конверт с письмом отца и протянул его Андросову.
— Вот вам причина номер один.
Рудин видел, как Андросов профессиональным взглядом, что называется, ощупал конверт и письмо.
— На первой странице несущественное, — пояснил
Но Андросов прочитал все письмо. Прочитал и положил возле себя. Он подождал довольно долго, потом спросил:
— Итак, в вас проснулась кровь, подняла крик, и вы по ее зову пошли вытворять невероятное? — Андросов серьезно, даже грустно усмехнулся и сказал: — Перестаньте, это несерьезно. Говорите правду, это для вас во всех отношениях будет лучше.
Рудин пожал плечами, помолчал, потом вдруг понимающе посмотрел на Андросова и торопливо проговорил:
— Извините меня, пожалуйста, я не подумал…
Андросов удивленно уставился на него.
— О чем?
— Может, вам неприятно напоминание про голос крови? Извините ради Бога.
— Да вы что, с ума сошли? Что вы мелете? — почти до крика повысил голос Андросов. Но тут же он овладел собой и небрежно спросил: — Итак, вы настаиваете на версии о кричащей крови и больше никаких мотивов своего поступка назвать не можете?
— Остальное субъективно в еще большей мере, — удрученно произнес Рудин.
— А все же что? — настаивал Андросов.
— Нелады с командованием отряда.
— Конкретно, пожалуйста. Характер неладов. Политический? Личный?
Рудин удивленно посмотрел на Андросова.
— Да что вы, право! Я же был рядовым бойцом, да еще переводчиком без работы, поскольку пленных у нас не было. Просто в отряде меня почему-то невзлюбили, дали мне прозвище Полуфриц. В общем, несправедливое хамье, и все… — Рудин будил у Андросова воспоминания о его собственных неприятностях в Риге, пережитых им.
— Что за отряд? Где его база? — Андросов явно уходил от этой темы.
— Лиговинские болота.
— Лиговинские? — удивился Андросов и, достав из стола какие-то бумаги, стал их просматривать. — Вы говорите правду?
— Только правду. На ваших картах показано, что эти болота непроходимы. Но это не так. В центре болота есть остров и к нему безопасные тропы.
Андросов удивленно посмотрел на Рудина.
— Сколько человек в отряде?
— Около двухсот. Большая часть — местные, остальные заброшены, как и я, из Москвы.
— Командир местный?
— Да.
— Фамилия?
— Я знаю только его партизанское имя — дядя Николай.
— Кто он был до войны?
— Судя по всему, партийный деятель. Причем из тех, кто уверен, что каждое его слово — это божья искра гениального ума. Его любимое изречение: «Фриц сам лезет в петлю, наше дело подтолкнуть его в спину». И это глубокомысленное заключение он сделал, сидя в болотной землянке.
Андросов пожал плечами.
— То же самое, только чуть другими словами твердит московское радио.