Савелий Крамаров. Сын врага народа
Шрифт:
Савелий показал инсценировку самому молодому актеру театра и мало занятому на сцене — Высоцкому. Тот читал инсценировку с интересом, при этом у него лукаво смеялись глаза.
— Мне особенно концовка понравилась, заметил он: «Не увижу я на крыльце маму с немым вопросом в глазах: как дела?» Читал и свою маму представши И смешно стало, и грустно… Мама… А твоя жива?
— Нет, — вздохнул Савелий.
— Небось, сирота, — заметил Высоцкий, — а отца когда забрали? Наверное, по 58-й?
— А ты почему так думаешь? — удивился и покраснел Савелий.
— Загадка простая. У каждого второго нашего ровесника отцы — «враги народа». Разве я не нрав?
— Похоже, — смущенно вымолвил Савелий.
—
— Нисколько. Забавно рассуждаешь, — заметил Савелий.
— А как у тебя личная жизнь? Сложилась? — неожиданно спросил Высоцкий. — Тут у тебя тоже могут возникнуть сложности. Таких, как мы с тобою, начинающих артистов могут полюбить только добрые бабы. У меня есть… Всем хороша… Но стихи не любит. Пастернака не понимает. Как Сталин!
— При чем здесь Сталин? — удивился Савелий.
— Спрашиваешь? Значит, не читал Мандельштама: о горце, не понимавшем Пастернака.
— Наверное, у тебя очень молодая девушка? — поинтересовался Савелий.
— Молодая. Ладная. Красивая. Но беда моя в другом. Не женюсь я на ней. Стремления в жизни разные. И поговорить не о чем. Мне перед ее отцом стыдно. Он понимает, что я не женюсь на его дочери. Но знает, что я ей солидно помогаю. А он не может. Выпивает. Хороший мужик. В результате мы друг друга стесняемся, боимся объясниться. Одно успокаивает. Она — броская баба, одна не останется. Тебе, наверное, это все неинтересно?
— Почему? О жизни необычной всегда интересно. Как в рассказе Шукшина.
— Хороший рассказ. И читаешь его нормально. И актеры в театре хорошие. Но я с ними мало монтируюсь. Они больше по смеху, а я — по иронии. Бог не наделил смешной рожей. Чересчур серьезная. И еще жалею, что Поляков разошелся с Райкиным. Погибло доброе, талантливое дело. Жаль… — искренно произнес Высоцкий.
— Мне тоже, — сказал Савелий, — и еще я переживаю, когда уходит любовь. Моя, чужая… Любая… Куда девается?
— Еще не открытый закон природы! — улыбнулся Высоцкий. — Куда уходит? Откуда приходит? Знает только сердце. И еще оно очень многое знает. Все значительное проходит через сердце. Оно и любит, и негодует. Твой рассказ почему понравился? Мое сердце приняло. Расчувствовалось.
— Спасибо, — поблагодарил Савелий.
— Кому? Мне или моему сердцу? Иди на сцену, Савелий, твой выход, а я тебя еще раз послушаю.
Юмористическая ситуация инсценировки внезапно переходила в лирическую, с грустинкой, задушевную исповедь, что искренне передавал Савелий, и рассказ в его исполнении имел оглушительный успех. Номер Савелия заканчивал программу Театра миниатюр. Он быстро подружился с коллегами, и когда администраторы приглашали его в свои концерты, он требовал, чтобы они взяли с ним других артистов театра. Администраторы хмурились, жались, но, как правило, уступали его просьбе. Успех не вскружил Савелию голову, но сделал его намного жизнерадостнее, чем прежде. Еще не ушли, но постепенно затуманивались в памяти невзгоды прошлых лет. И он понял, что боли, нанесенные ему злыми людьми, могут покинуть его лишь на время. Тепло зрительских сердец согревает, радует душу, но никогда не заменит ему тепла материнского. Об этом он думал, оставаясь один, в старой коммунальной комнате. Но стоило ему оказаться среди друзей-артистов, как он преображался. Он даже веселел. Артист Эрик Арзуманян однажды показал Савелию пародию на него. «Он так смеялся, так свободно и раскованно, что рассмеялся даже я», — рассказывал мне Эрик. Однажды Савелий поехал с артистами театра на шефский концерт в Сокольническую туберкулезную больницу, где работала
— А где же традиционные конфеты? — спросила она после радостных объятий.
— Я запомнил ваши слова, — сказал Савелий, — слова о том, что больные специально дарят конфеты врачам, чтобы они захворали диабетом.
Савелий помнил доброту и внимание к себе, как никто другой. Мы договорились с ним о совместных гастролях в Липецке, но через несколько дней он позвонил мне и сказал, что ему предлагают сниматься в кино.
— Снимайся, — без раздумий ответил я.
— Извини, но я обещал поехать с тобой в Липецк. Ты мне делал в жизни только хорошее. Как ты скажешь, так я поступлю.
Я настоял на киносъемках, зная, что сниматься в кино — мечта его жизни.
— Ладно, — согласился он, — но запомни, что теперь я твой должник. Навсегда. Что бы ты ни попросил, я исполню. Даже будет нужно — выступлю в ЖЭКе или на телефонной станции.
Сам познавший нужду и нищету, Савелий не мог не сопереживать людям, находившимся в бедственном положении, и вообще старался хоть чем-нибудь отблагодарить любого человека за добро, которое тот проявил к нему.
И в театре артисты любили Савелия за его отзывчивость. Он никому не завидовал. Был не способен ни на ложь, ни даже на плохие слова о своих коллегах. Но в душе и по своей природе он был артистом кино. В этом плане он напоминал артиста Леонида Куравлева. И тот и другой имели большой успех на сцене, но в кино, в своем жанре, им не было равных, на сцене они играли, а в кино творили искусство. И ни для кого из коллег по Театру миниатюр не стало удивительным известие о том, что Савелий Крамаров ушел в кино.
В Театре миниатюр его номер стал исполнять Михаил Кокшенов — тоже хороший артист, но он не имел того громового успеха, что был у Савелия, и, наверное, потому, что Савелий этот номер «вынянчил» и действительно прочувствовал глубоко, до мельчайших деталей и нюансов. Ему было жаль расставаться с друзьями по театру, где он стал актером, творчески рос, внимательно наблюдая и изучая их игру. «Давайте махнемся рубашками. Не глядя!» — предложил он Эрику Арзуманяну. Разговор происходил в электричке, в один из последних совместных выездов Савелия с театром. «У него была рубашка намного моднее, чем моя, — вспоминает Эрик, — но, видимо, ему хотелось сделать добро, своеобразный подарок кому-нибудь из нас. Он увидел, что я бросаю взгляд на его рубашку, и выбрал меня для своего поступка. Конечно, моя безрукавка затерялась в потоке его странствий, а его рубашку я храню по сей день как память о добром искреннем человеке, тонко чувствующем души людей».
Киножизнь
И закрутилась бурная киножизнь Савелия Крамарова. Его роли, даже не очень смешные при чтении в сценариях, вызывали в зале непременный смех. Наступило время, когда Савелий, как говорится, был нарасхват у режиссеров.
Создатели фильма «Трембита» по мотивам одноименной классической оперетты очень хотели, чтобы в нем участвовал Крамаров, но роли для него в сценарии не было. И тогда режиссеры фильма обратились ко мне с просьбой, разумеется, по предложению Савелия, написать для него роль в этом фильме. Действие кинокартины разворачивалось после войны, в закарпатской деревне, рядом с которой располагалась военная часть. И я придумал для Савелия образ сапера, который в наушниках, со специальным приспособлением в руках повсюду искал мины. Потом Савелий признался мне, что это один из его любимых фильмов.