Саврасы без узды. Истории из купеческой жизни
Шрифт:
– Это седьмого-то флотского экипажа? Да вовсе и не ко мне, а к нашей горничной. Да и какой кавалер-то! Он не только чтобы что-нибудь взять, а вчера еще сам пару апельсинов принес. Нет, брат, я сердцем совсем чиста, и никого у меня нет.
– Ой, врешь! Подозрительна ты мне, очень подозрительна! Ну, кайся! Перед дворником должна быть как на духу. Рано ли, поздно ли он все узнает.
– Ну вот, ей-ей, никого нет. Был солдат, только не настоящий, а из поштана, но теперь померши.
– А офицерский денщик
– Ей-богу, из одного только блезира, как учливый кавалер.
– Чудесно. Ну, а барин из четырнадцатого номера зачем тебе улыбки на лестнице строит?
– Да что ж мне делать, коли он строит? У него уж рожа такая миндальная. Он на кошку, что на лестнице сидит, взглянет и перед той зубы скалит. Я уж и то язык ему показала.
– Ну, ступай и веди себя хорошенько! А к ужому кофей приготовь. Как сменюсь, так приду.
– Прощайте, новоиспеченный кавалер с бляхой! – приседает кухарка и идет на двор.
Дворник вынимает из-под себя газету, развертывает ее и начинает читать по складам. К дому подходит купец в высоких сапогах, картуз с большим дном и в широком пальто.
– Какая литература обозначена? Что насчет Туретчины? – спрашивает он, остановившись.
– Гаврилу Давыдычу! – раскланивается дворник и отвечает: – Да разное пишут. Даже и не разберешь.
– То-то. А все оттого, что народ очень мудрен стал. Сидишь?
– Сижу-с. Нельзя без этого. По временам сон клонит, но мы сейчас папироску из газеты свернем.
– Ладно. Ну, что смотришь? Бери меня. Видишь, я пьян?
Купец подбоченивается.
– Зачем же я вас брать буду, коли вы у нас купцы обстоятельные. Вы нам и на чай и по стаканчику подносите, а мы это чувствуем. На ваши деньги за квартиру у нас такое усмотрение как бы у себя в кармане. Вот шушеру разную, которая за квартиру затягивает, так мы еще дня за три до срока тревожим, чтоб напоминовение.
– Ну, то-то. Но все-таки, как же у тебя в голове нет такого мечтания, что я пьян? – допытывается купец.
– Вовсе даже и не пьяны, а просто выпимши, как бы для куражу. Вот ежели бы вы с падением…
– В пьянственном образе с падением я никогда не бываю, потому в ногах слону подобен. А что до слепоты, то иногда и на фонарный столб налетишь. Вот и теперь у меня в глазах такой вид, что у тебя две бороды и нос крючком.
– Полноте шутки шутить, Гаврила Давыдыч! Не может этого быть. Это только при зеленых змиях.
– А почем ты знаешь, может статься, уж у меня зеленые змии и показались, и я радугу вижу?
– Что вы! Да у вас и облик совсем свежий. А разговор хоть сейчас часы читать.
– Ой, не шали! Ой, не подпускай лукавства! Наскрозь вижу тебя, даром, что ты с бляхой!
– Какое же наше может быть лукавство супротив вас, обстоятельного
– Врешь. Такое лукавство в глазах, что ты на выпивку получить хочешь, но из себя деликатный сюжет строишь. А ты сии чувства откинь и проси. На, получай двугривенный без спросу!
– Много вам благодарны, ваше степенство, – говорит дворник, принимая деньги и снимая шапку.
– Не за что. Ну, давай поменяемся шапками. Я тебе свой картуз дам, а ты мне свою шапку.
– Да нельзя-с, Гаврила Давыдыч, благовидности не будет, хотя оно нам и лестно с таким купцом… Извольте идти своей дорогой, держась по стенке, а наша такая обязанность, чтоб у ворот сидеть.
– Ну и сиди, а мы это будем чувствовать и знать, что нас караулят.
Купец махнул рукой и пошел во двор. К воротам подбежал пожилой мужчина в цилиндре.
– Дворник! Где здесь полковница Расхлябова квартирует?
– Это одноглазая-то барыня? В сорок третьем номере.
– А где сорок третий номер?
– По лестнице за прачечной.
– А где у вас прачечная?
– Да сейчас рядом с сапожниками.
– Тьфу ты, пропасть! Да ведь я не знаю, где и сапожники живут. Возьми и проводи меня.
– Нет, уж это подождешь! Нешто я могу с дежурства отлучаться?
Мужчина бежит на двор и вопит:
– Дворник! Дворник!
На Конной
Воскресенье. На Конной площади идет торговля лошадьми. Появились барышники в синих суконных чуйках, опоясанных красными кушаками с кнутами за поясом, и выставили лошадей, предварительно приготовив для них «видное местечко», то есть взрыв землю и насыпав нечто вроде бугорка. Кони привязаны к телегам и жуют корм. Бродят черноусые цыгане, подторговывающие лошадей и тем набивающие им цену среди покупщиков. Покупщики явились с кучерами, с коновалами, дабы не обмануться в покупке. Они смотрят лошадям в зубы, берут их под пах, чтоб узнать, молода ли лошадь и не лягается ли. Остановились мимо ехавшие извозчики прицениться к животинам. Есть и так, любители. Лошадей проводят, проезжают в барышнических тележках с мельхиоровым набором.
Вот купец с кучером и коновалом покупают «расхожую лошадь» и ищут непременно шведку.
– Да зачем вам непременно шведку? Шведка только для охоты, а ежели для хозяйской езды и не в парад – то вот вам конек чудесный. Жеребец был. Лошадка заводская, только, известно, аттестат утерян, потому она больше по бабьим рукам ходила. Где ж женщинам соблюдать коня! – говорит бородатый барышник. – Сень, Сень! Промни гнедого меринка-то! – кричит он сыну, молодому парню с серьгой в ухе. – Чего глаза-то выпучил, дерево стоеросовое!