Савва Мамонтов
Шрифт:
— Думаешь, сынок, коль я с Малахова кургана, так из другого теста? — улыбнулся ему матрос. — Такой же, Господи! А жив остался — то веление Божие. Кланялся, видно, ядрам ниже убиенных моих товарищей.
— По вам же три недели палили!..
— Какое три… Все одиннадцать месяцев. Палят — в земле лежим, идут — встаем, штык в руки и грудь в грудь.
— И вы тоже, — Савва смутился, — французов…
— Война, сынок. Коли не ты его, так он тебя… Французы мужики достойные, от нашего «ура» наземь не валились. Не похвалясь скажу — в штыки мы крепче ихнего брата.
У Саввы от
У того же Евлампия лицо было ласковое, и рука ласковая, большая, жесткая, но злой воли в ней не было, не было в ней охоты убивать, а убила многих. Царь Николай месяц службы в Севастополе засчитывал за год, ибо это не война была, но воистину бойня.
Савва никак не мог взять в ум главного: Евлампий на французов, которые день и ночь стреляли по нему, шли на него приступом, чтоб убить, в землю втоптать, — обиды не имел. Раненого офицерика ихнего спас, принес в госпиталь.
— Порядку-то у них больше, и смелости им тоже не занимать, — уважительно говорил Евлампий о французах.
— Ну а турки? Турки бегали от нас? — с надеждою спросил Савва.
— Случалось! — ответил Ануфрий Иванович.
— А я вот от него бегал! — засмеялся Максим Иванович. — Еще как улепетывал!
— От турок?
— От него, от турка! Турок, когда в сердцах, каменную стену лбом расшибет.
— Так мы, русские, не лучше их, что ли? — вырвалось у Саввы сокровенное.
— Отчего же лучше! — удивился в свою очередь Евлампий. — Мы жить хотим, и они жить хотят. Человек — по нужде трус, по нужде герой. Все мы из кожи, из кости, из мяса.
— Вы не такие! — заупрямился Савва. — Вы — герои.
— Наше геройство — живы остались. Были получше нас, да в земле теперь лежат. Ты потрогай меня, сынок. Я, ей-богу, такой же!
Савва дотронулся до Георгиевского креста, а прощаясь с Евлампием, поцеловал его в руку и убежал.
В конце лета 1856 года древняя Москва отпраздновала коронование императора Александра Николаевича. Воспитателями царя были генерал Карл Карлович Мердер и поэт Василий Андреевич Жуковский. Россию ожидало просвещенное царствование.
Путешествуя с одиннадцатилетним цесаревичем в Варшаву, Мердер записал в дневнике: «Мы сели в коляску и помчались по дороге, усеянной полуразвалившимися хижинами, из окон коих выглядывали бледные, бедностью и рабством искаженные лица. Проезжая деревни, коих строения и сады были крайне запущены и разорены, великий князь удивлялся бедности и невежеству крестьян».
Теперь самодержец мог силою власти своей облегчить участь народа. В Москве заговорили об отмене крепостного права. Манифеста, однако, не последовало. Зато государь вернул из ссылки декабристов. Он был их добрым гением. Во время путешествия по Сибири в 1837 году Николай, думая о будущем сына, прислал ему письмо с повелением смягчить положение каторжных и некоторым из них уменьшил сроки заключения. И наконец мечта узников о свободе сбылась, но это была не та свобода, какую пророчил Пушкин. Без радости и без меча. Со дня стояния на Сенатской площади минуло более тридцати лет.
Для Мамонтовых манифест
«Трое из них останавливались у отца», — читаем в автобиографических записках Саввы Ивановича.
Но кто? Во время написания «Моего детства» опасаться какого-то подвоха со стороны властей за связь с декабристами не приходилось: манифест царя об амнистии в Сибирь отвозил сын князя Сергея Волконского, в Москве купечество задавало обеды, на которых звучали тосты о свободе, о молодых ветрах над Россией, о зорях.
Разгадку домашней тайны семейства Мамонтовых нужно искать в Ялуторовске.
Перед нами выписка из метрической книги на 1841 год Град-Ялуторовской Вознесенской церкви: «Сего 1841 г., месяца Октября под № 2-ым записан Савва рожденным второгои крещенным девятого числа означенного месяца. Родители: в городе купец Иван Федоров Мамонтов, законная его жена Мария Тихоновна, оба православного вероисповедания — ныне записанные по городу Шадринску. Восприемники города Мосальска купецкий сын Егор Тихонов Лахтин и купецкая жена Серафима Аристарховна Гуляева. Крещение совершали: священник приходской иерей Иоанн Стефанов Арзамазов и пономарь Федор Михайловский».
Этот документ подправляет дату рождения, которую указал Савва Иванович в «Моем детстве» и которая повторяется биографами: «Я родился 3 октября 1841 года в Сибири, в г. Ялуторовске. Отец работал по откупной части, но кроме того был близок и как будто родственно связан с некоторыми из декабристов. К сожалению, связь эта была покрыта строжайшей тайной».
Родственно связан… Что же это за узы такие? Жена Ивана Федоровича Мария Тихоновна Лахтина из Мосальска, этот городок в Смоленской губернии. Сам Иван Федорович детство и молодость прожил тоже в Мосальске у дяди Аристарха Ивановича. А вот где трудился по откупному делу его отец, умерший в Звенигороде, где жил и какого рода-племени дед Иван? Почему Ивана Федоровича из Мосальска потянуло в Ялуторовск, где жили на поселении декабристы И. Д. Якушкин, Н. В. Басаргин, А. В. Янтальцев, М. И. Муравьев-Апостол, князь Е. П. Оболенский, И. И. Пущин, В. К. Тизенгаузен. Среди этих людей кто-то и был родственно близок Ивану Федоровичу. М. Копшицер, автор книги «Мамонтов», установил: «Кроме Тизенгаузена и Пущина в Москве побывали все жившие прежде в Ялуторовске. Пущин переписывался со всеми, и по письмам к нему можно понять, что в доме Мамонтовых были Янтальцев, Муравьев-Апостол…»
Тайна, возможно, и откроется, когда криминалисты сличат портреты живших в Ялуторовске декабристов с фотографиями Ивана Федоровича. Лицо у него выразительное, аристократическое.
Ну, да не все-то нам знать, коли того не желали носители тайны.
О другом хорошо задуматься. Звезды падают за горизонт, и оттуда, из-за горизонта, из-за синих лесов являются гении России, никем не жданные и не ради того, чтобы их обласкали современники. Одна только память в России — драгоценна и нетленна. Только память.